Горькой усмешкой ответил Григорию боярин Шорин, вспоминая пророчество государя, а Ермилову, не ведавшему, почему усмехается Михайло, стало дурно: уж лучше бы в морду вмазал со всей дури, хоть за себя противно бы не было.

– А ты что молчишь? – наконец обратился Михайло к притихшей Настасье.

– Дай мне волю, Михайло, – взмолилась Настасья, – не жить мне без него. Развода я не прошу – пусть и имя мое, и терем, и все, что в нем, тебе останутся, только отпусти меня в Новгород…

Хорошо зная и норов Насти, и Григория, Михайло понял – не в грехах они пришли каяться, но решили начать новую жизнь, правда, без его участия.

– Что ж, поезжай, но сын останется со мной, – приказал Шорин тоном, не терпящим никаких возражений, и, хлопнув дверью, поспешно вышел.

Скрывая навернувшиеся слезы, Михайло и сам не знал, отчего ему было так больно и горько – то ли от измены жены, то ли от предательства друга…

Не желая знать, как будут устраивать свое счастье Григорий и Анастасия, Михайло все же в последний раз позаботился о своей, теперь уже бывшей жене. Позвав Тимофея и Таисью, велел им помочь собраться жене и гостю в дальнюю дорогу, объявив, что они втроем поедут в Новгород. Однако, что-то присочинив, на всякий случай забрал с собой подросшего мальчугана. Ни у кого и не возникло подозрения, что теперь все по-другому будет в тереме Шориных.

Выжидая, пока изменники покинут терем, Михайло ненадолго отправил сынишку в терем к Даниле Юрьеву, сославшись на то, что в своем все болеют и он беспокоится за здравие мальца. Данило охотно принял малютку, в очередной раз помогая Михаилу, и Шорин со спокойной душой поселился пока в Кремле.

Этот поступок мужа больно задел Анастасию, ведь Андрюшку она любила как родного. К тому же Насте показалось, что нарочно напомнил он о ее беде, и ужас брал ее при мысли, что та же история повторится и с Григорием, что после недолгих счастливых дней бездетность положит конец их совместному счастью.

Однако Настасья все же сделала свой выбор – даже решив не променять сына на полюбовника, глупо было бы надеяться на то, что все останется по-прежнему. Анастасия хорошо знала норов Михаила, а потому поняла, что даже если и останется она в Московии, Михайло не станет с ней жить и не подпустит к мальцу. Слишком поздно было отступать, и на следующее утро два некогда больше всего любимых, но ставших теперь такими чужими человека на лихих конях навсегда умчались из жизни Михаила.

Попавшему же в Кремль Михаилу не пришлось долго предаваться горестным мыслям – там затевалась новая смута. Казалось, что Господь одновременно отвернулся от друзей детства – государь занемог сильной горячкой, и не было надежды на его выздоровление.

Ужас объял тогда Россию, казалось, Небо за грехи отнимает у нее такого самодержца. Люди со слезами на глазах толпились близ Кремля и боялись спрашивать; народному горю, казалось, не было предела. Во дворце, однако, ходили совсем другие разговоры – не плакать и стенать нужно, но великодушно устроить судьбу государства.

Михайло, узнав о творящемся, немедля направился к царю. Однако, еще только подходя к опочивальне Иоанна, услышал он довольно громкий шум, казавшийся столь странным и неуместным для больного.

А причиной сего было следующее: Иоанн, чувствуя скорый конец, велел писать завещание, объявив сына, младенца Дмитрия, своим приемником, единственным государем России. Это значило, что власть до его совершеннолетия попадет в руки Захарьиных. Однако многие стали противиться этому – боярское правление было еще свежо у всех в памяти.

Войдя, Михайло увидел такую картину: не взирая на то, что изнемогающий Иоанн в полной памяти лежал в опочивальне, в соседней с ним палате спорили, шумели бояре, и дело было уже близко к драке.

Воротынский гневно укорял князя Владимира Андреевича Старицкого:

– Смеешь ли браниться со мною?

– Смею и драться, – отвечал Воротынский, – по долгу усердного слуги моих и твоих государей, Иоанна и Дмитрия; не я, но они повелевают тебе исполнить обязанность верного россиянина.

Желания бояр разделились: одни присягали малолетнему Дмитрию, другие поначалу отказывались, считая, что лучше служить князю Владимиру Андреевичу, чем попасть в руки к Захарьиным, Михайло же без колебаний принял сторону Иоанна – не столько царя, сколько друга.

А Иван Васильевич с ужасом слушал речи бояр: среди не хотевших давать присягу были самые близкие ему люди, к совету которых по управлению государством он прислушивался: Сильвестр и Адашев.

На следующий день, под давлением верных государю бояр, присягу приняли и сомневающиеся, но речи вели предательские.

Казалось, уже нельзя было надеяться на выздоровление самодержца: он был в усыплении, которое могло быть преддверием смерти. Но странным образом испытанные тревоги и волнения не погубили Иоанна, но оказали обратное действие: чрезвычайное напряжение сил только укрепило государя, и он выздоровел.

Придя в себя, Иоанн однако был исполнен милости ко всем боярам, прежним друзьям и советникам, но с тех пор страшное зерно сомнения зародилось в душе государя. И хотя еще долго Иван Васильевич, потеряв любовь и сердечную привязанность ко многим из своих приближенных, оставался к ним полон уважения и признательности, но постепенно с детства поощряемые в нем дурные наклонности вновь обретали прежнюю силу…

Михайло был искренне рад за царя и друга, но, несмотря на обоюдное желание Шорина и Ивана Васильевича, им не удалось поговорить по душам – Михайло так и не поделился своим горем, а государь своими сомнениями. Исполняя обет, данный им в болезни, Иоанн объявил о своем намерении ехать в монастырь Святого Кирилла Белозерского вместе с царицею и сыном. Несмотря на предостережения ближайших советников о том, что он еще не укрепился после болезни, да и царевичу может быть вредно дальнее путешествие, государь немедля отправился в путь.

По дороге он заехал в Песношский монастырь, где в заточении жил Вассиан Топорков, некогда бывший любимец великого князя Василия. Иоанн, пожелав лично узнать человека, которому доверял еще родитель его, долго с ним беседовал. Во время этой беседы, как у мудрого и более опытного человека, Иоанн спросил у Вассиана совета, как управлять государством. На то Вассиан, лишившийся в боярское правление своей епархии, и все еще питающий ненависть к боярам, ответил государю:

– Коли хочешь быть истинным самодержцем, то не держи при себе советников мудрее тебя. Возьми за правило, что ты должен учить, а не учиться, повелевать, а не слушаться. Ежели будешь так поступать, будет все в твоих руках; советник мудрейший государя непременно овладеет им.

Данный совет как нельзя более точно соответствовал тогдашнему душевному состоянию государя, и тот в сердцах сказал старцу:

– Даже сам отец мой не дал бы мне лучшего совета!

После пережитого потрясения слова старца глубоко в душу запали Иоанну – и их яд медленно, но верно начал оказывать свое губительное действие…