В сентябре 1925 года, после возвращения из Харбина, Ощепков счел работу с Абэ, намеченным для вербовки еще в сахалинскую пору, налаженной. Пора было приступать к поэтапному выполнению других задач. В октябре Василий Сергеевич разыскал в Токио еще троих японских выпускников семинарии, с которыми у него установились более или менее дружеские отношения. Все трое служили в полиции, и один из них сообщил Ощепкову, что сразу по прибытии Василия Сергеевича из Кобэ в Токио за ним было установлено негласное наружное наблюдение, продолжавшееся три недели, но не выявившее ничего подозрительного. «Сдавший» коллег японец-полицейский заодно проинформировал русского друга, что ответственным за слежку назначен другой их общий приятель — тоже из числа тех, кого искал Ощепков с дальнейшей прикидкой на вербовку. Кроме того, с помощью того же бывшего семинариста удалось выяснить, что прислуга в немецком пансионате барона Шмидта, где остановились Василий и Мария, сотрудничает с полицией и внимательно наблюдает за молодыми супругами[217].

Казалось, что все вокруг наблюдают за Ощепковыми, но так оно и должно было быть, и так было на самом деле. Конечно, это слабое утешение для резидента, но, зная о том, кто, как и когда за ним надзирает, Василию Сергеевичу оставалось только быть осторожным в его настойчивом движении к цели. Его донесение в Центр исполнено уверенности: «Могу спокойно работать, развивая сеть нашей работы, насколько позволит возможность. В контрразведке, полиции все агенты по русскому отделу — мои однокашники по японской гимназии. В контрразведке МВД — также чиновники из моего класса»[218]. Но если дружеское отношение к нему японских полицейских и контрразведчиков, видевших в Ощепкове своего однокашника — «русского медведя» по имени «Васири» (во многих официальных документах в Японии он значился именно так — по имени, записанному с японским акцентом), вселяло в резидента уверенность в победе, то на глазах менявшееся отношение к нему на родине должно было как минимум удручать Японца.

Прежде всего, случилось то, чего Ощепков боялся больше всего и во что отказывался верить: повторилась сахалинская история с финансированием резидентуры и организацией связи с ней. Михаил Лукашев писал, что в тот период материальное положение Ощепкова оказалось настолько сложным, что ему не хватало средств даже на общественный транспорт[219]. «Живу на деньги, получаемые от фирмы, где служу, — сообщал 1/1043 в Центр, напоминая о завербованном агенте Чепчине, которому он, — …с сентября не платил ничего, и он, благодаря личным отношениям, никогда даже не напоминает, работу продолжает…»[220]

С другой стороны, пусть это и прозвучит парадоксально, но не стеснённые ли материальные условия неуспешного кинопромышленника могли стать поводом для ослабления слежки за ним со стороны японской полиции? В самом деле, какой нормальный контрразведчик поверит в то, что вражеского резидента забрасывают в чужую страну без денег, без связи, без всяких средств существования и с приказом выкручиваться самому — хоть на тротуаре сиди перед синтоистским храмом, подаяние проси, но секретную информацию передавай?

Что же касается самого вопроса передачи данных, то разведотдел округа просто самоустранился от решения этой задачи, возложив ее на плечи резидента и сформулировав следующим образом: «Так как связь слаба, подыщите 1–2 человек курьеров Токио — Шанхай, не вызывая подозрений. Явку укажем» или, выражаясь простым языком, Василию Сергеевичу посоветовали разбираться с этим самому. Где, как, каких «надежных людей» посреди вражеского Токио с его тотальным полицейским контролем должен был найти — «не вызывая подозрений!» — Ощепков, Заколодкина с Бабичевым не волновало. Стоит ли говорить, что сами эти молодые люди (Заколодкину и Бабичеву в 1925 году исполнилось по 29 лет, Бурлакову — 28) в Японии к тому времени ни разу не были, начальное образование получили в церковно-приходских школах, а представление о Востоке — на курсах при Военной академии в Москве?

О «слабой связи» с резидентом заново заставил вспомнить инцидент с пароходом «Декабрист», на котором Японцу был отправлен пакет с руководящими указаниями.

О прибытии посылки Центр предупредил Ощепкова… телеграммой, присланной по почте, чем поверг резидента в шок. К тому же от своего «приятеля» в полиции Василий Сергеевич узнал, что произошла очередная утечка секретной информации: японцы были уверены, что на пароходе русские переправляют в Японию оружие. «Декабрист» собирались обыскать, а за всеми сошедшими с него пассажирами и членами команды установить строгое наружное наблюдение. Как Ощепкову все же удалось получить предназначавшийся ему пакет — отдельная история, но вот что было написано в полученном им сопроводительном письме к посылке: «С подателем сего высылаем два флакона: за номерами 1 и 2. Первый — для тайнописи, второй — для проявления. Писать пером или палочкой, чтобы не поцарапать бумагу. Когда засохнет, писать поверх чернилами или карандашом. Димерил-гликсил (№ 1) очень слабо проявляется. Если у вас есть более сильный раствор, этими лучше не пишите».

Ответ Японца на инструкцию был краток: «Ваше письмо с пароходом “Декабрист” получил. Печати целы, но флаконы пусты: вытекли… Тайнописью пользоваться не будем, потому что все это уже известно японской цензуре…»[221] Взамен тайнописи, состав для которой все равно вытек, конструктивный оптимист Ощепков предложил использовать шифрование донесений. Код он предлагал примитивный (он не был криптографом и явно не был связан с этой работой до революции), но все же: первая цифра должна была обозначать страницу книги-ключа (ею был избран «Русский орфографический словарь»), вторая — порядковый номер соответствующего слова. Однако предложенная резидентом система оказалась слишком сложной для руководства разведотделом и кто-то (Бабичев или Заколодкин, но, скорее всего, последний — в силу служебного положения) «красными чернилами начертал на этой бумаге: “Долой код!”», оставив японских дешифровщиков без работы[222].

Как мы помним, еще одной составляющей, осложнявшей работу «Д. Д.» на Сахалине, оказалось требование Бурлакова перевести японские уставы на русский язык. Аркадия уже перекинули на новый участок работы — в Маньчжурию, но это ничего не изменило. Номер 1/1043 пересылал из Токио запрошенные книги по военной тематике на японском языке и со временем начал понимать, что их никто не переводит и, соответственно, не читает. Его начальники попросту не понимали, что они получали, что держат в руках. Это следует из донесения Ощепкова из Токио: « данные об авиации и воздухоплавании частью уже были представлены. В дальнейшем я буду все писать на русском языке, насколько позволит мне возможность, так как по моему заключению часть высылаемых мной материалов на японском языке или переводится очень медленно, или совершенно не переводится. Заключаю я это из тех заданий, которые повторяются несколько раз».