Догадываясь, что выглядит своеобразно, и не желая быть принятым за гастролера, заехавшего покуситься на имущество обывателей, Макс рванул с перрона, укрывшись в толпе от глаз вокзальных ментов. Шагая по обсаженным липами тенистым улочкам, он почти не встречал автомобильного движения. По проезжей части можно было ходить, как по тротуару. «Садок с сонной рыбешкой, — думал жулик. — Только на что вас ловить без наживки?»

Макс прикинул, что наживкой может служить он сам. В конце концов, чем он хуже Остапа Бендера! Кем был герой «Двенадцати стульев», когда пришел в Старгород со стороны деревни Чмаровки? Двадцативосьмилетним босяком, который говорил ироническим тихим голосом. Остап являлся босяком в самом прямом смысле, потому что носков под штиблетами у него не было. Голодранец без рода, без племени, который из своей биографии сообщал только, что его папа турецко-подданный. У него не имелось ни денег, ни ключей от квартиры, где деньги лежат; самой квартиры тоже не было. В Старгороде Остапу довольно было приткнуться в дворницкой и поразмыслить о краже на доверии либо сомнительном проекте распространения ненаписанной картины, который может удаться, а может и нет. При этом вариант с многоженством привлекал своим мягким сроком наказания. Вот и весь простор для работы мелкого мошенника.

Макс не раз воображал себя великим комбинатором, но до мозга костей креатуры Ильфа и Петрова дошел только, когда сам оказался босяком. Впрочем, носки у него были. Не было приличного костюма, без которого Остап Бендер считал невозможным начать карьеру многоженца.

«Попробуем в прикиде санитара общества, — наметил Макс незатейливый план. — Здесь провинция, здесь нравы попроще. Надо найти точку, где собираются телки, и подыскать себе пару до завтрашнего утра. Обнести хату, пока возлюбленная спит, и на вокзал, с первым паровозом к родным колхозам. Нечего выдумывать великие комбинации. Примитивная игра на доверии — основа основ обмана. Самый простой способ всегда самый действенный!»

Прохиндей ошибся во всем. Аллея со скучающими женщинами нашлась, но попытки завязать знакомство не увенчались успехом. Отпугивал бандитский наряд приезжего сластолюбца. Барышни в глубинке требовали от кавалера импозантности, а нет ее — и чувств нет. Остап Бендер был прав. Джентльмену удачи никто не дал приюта. Ночевать пришлось на чердаке, свив гнездо из старых газет. Макс долго ворочался и дрожал (начало ноября теплой погодой не радовало), стараясь не шуршать, анализировал реплики, свои и барышень, и сделал вывод, что телки — дуры деревенские, бегущие прочь от долгожданного счастья.

«Так и будете прозябать в Мухосранске собственного духа, гусыни разборчивые! — думал он, скрипя зубами от голода. Булочка с кефиром мошенника не насытила, а последние гроши он берег на обольщение. — Вот приедет к вам принц инкогнито, которого вы все тут ждете, подойдет знакомиться, а ему от ворот поворот. Так уж вы устроены, тупицы, что останетесь у разбитого корыта, нарожаете таких же ушлепков, и продолжится эта порочная череда долбо…лобов на веки вечные. Быдло!»

Новый день принес проходимцу сплошные разочарования. Ничего не вышустрив на аллее любви, Макс вернулся к лежбищу, но обнаружил на чердачной двери амбарный замок. Пришлось идти в соседний дом, выуживать из почтовых ящиков газеты и сооружать подстилку. Газет наловилось мало, подстилка оказалась тонкая, ни о каком комфорте речи не шло — лишь бы одежду не запачкать. Бродяжный вид стал бы полным крахом авантюриста.

Проснулся Макс в восемь утра и, похрустывая молодым ледком, отправился на охоту, поклявшись до темноты покинуть город. Пасторальный край повернулся к ловчиле неожиданной стороной, показав если не зубы, то закованный в броню бок травоядного динозавра. До клыков, кстати, тоже могло дойти.

«Не мелочь же у магазина сшибать? — Макс брел по улице и встречал знакомые лица. — Город маленький, сейчас моя вывеска примелькается, и придется иметь дело с местной братвой или ментами. Сто пудов, что у вчерашних телок есть родственник-мент. Стукнут, мол, появился залетный черт. Мусора на аллее меня примут, доказывай потом, что перепутал этот город невест с Иваново. Нет, к бабам больше нельзя, они меня запомнили».

Дождавшись открытия торговли, Макс купил одноразовый станок и побрился в глухом проулке, соскребая щетину насухую. Вместо лосьона воспользовался ледяной водой из колонки. Заодно помылся и утолил жажду.

«Что я на телках зациклился, Казанова хренов? — пришло в голову аферисту. Очевидно, вода из колонки обладала волшебным действием. — Не срастается с ними — оставь карьеру многоженца, только два дня потерял. Вокруг полно непуганых идиотов, готовых пульнуть в меня миллионом-другим рублей, а я отираюсь по тернистым аллеям в поисках несбыточной мечты. Бабы до добра не доведут. Пора браться за дело всерьез!»

Макс мог навариться на человеческой наивности, жадности или безрассудстве миллионом разных способов. Во всяком случае, этих способов, вспоминая и перефразируя того же О’Генри, у него было не меньше, чем рецептов приготовления картошки у белоруса. Ничуть не менее прибыльной особенностью человеческой психики были страхи. Людям свойственно всегда чего-то бояться: мышей, темноты, китайцев, увольнения с работы или ядерной войны. Страхи гнездятся в каждом, и поделать с этим ничего нельзя. Макс использовал их как дверь для ввода клиента в страну заблуждений.

Подгоняемый зовом желудка, Макс свернул в забегаловку, у входа в которую, несмотря на ранний час, приткнулся красный «фольксваген-гольф-кантри», по самую крышу забрызганный глиной. Скромный, но приличный внедорожник понимающего толк в технике фермера.

Воодушевленный, Макс ввалился в кафе и сразу заметил сельского предпринимателя, мужчину лет пятидесяти, в пиджаке и брюках, понизу заляпанных приметной засохшей грязью. Кроме мужика, в зале больше никого не было. Мужчина разговаривал о чем-то с барменом, подставляя стопарь под новую порцию водки. «Терпила!» — прозвучал в голове Макса сигнал к бою.

Он выгреб из кармана жалкие тысячные купюры. Денег набралось аккурат на одну кружку пива. Макс взгромоздился на табурет возле стойки, бок о бок с лохом в испачканном костюме, который только сейчас заметил нового посетителя. Он пьяно и заторможенно сфокусировал взгляд на Максе, а Макс в упор смотрел на него, уже ничего не боясь и ни в чем не сомневаясь. Жертва была что надо!

Владимир Иванович Меньшиков считал себя настоящим коммунистом и всегда поступал так, как подсказывало бьющееся за партбилетом сердце. Когда Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Михаил Сергеевич Горбачев объявил о перестройке, гласности и прочей интенсификации, Владимир Иванович работал на ответственном посту директора лесопилки. Производство бруса и вагонки было налажено Меньшиковым на пять баллов, если оценивать с точки зрения личного дохода, или на пять лет, если подойти к вопросу с точки зрения сотрудника ОБХСС. Поэтому, когда правительство стало поощрять частное предпринимательство, Владимир Иванович всем сердцем принял новый курс партии и влился в кооперативное движение. Технология получения обрезной доски была изучена давно и прочно, а умение разбираться в людях позволило набрать рабочих в меру пьющих и почти не ворующих. За прогулы Владимир Иванович наказывал рублем, за воровство увольнял сразу и бескомпромиссно. Так подсказывала ему совесть коммуниста, и она не ошибалась. Совесть не подвела, когда наехали бандиты. Меньшиков договорился платить, а когда между областными группировками едва наметились признаки войны, Владимир Иванович легко сменил крышу и не оплошал: набирающее силу движение ветеранов-афганцев буквально за полгода слило мелкоуголовных бройлеров в клоаку истории. Совесть не позволяла платить партийные взносы сомнительной клике новых коммунистов. После путча Владимир Иванович партбилет сохранил, но с КПРФ решил не связываться. Затем подули ветры новых экономических веяний, встреченные Меньшиковым с подзабытым комсомольским задором. Он приватизировал лесопилку и стал развивать производство с капиталистическим размахом. И тут пришел «черный вторник»…