– Но ведь в конечном счете вы печетесь о благе всей Семьи, а не только о самых могущественных ее членах?

– Если бы ты только мог себе представить, о чем я пекусь в конечном счете, – откликнулась женщина, – у тебя бы в глазах потемнело. Если бы ты способен был постичь хоть сотую долю соображений, ежесекундно захлестывающих меня, у тебя бы вскипели мозги. Играй свою роль. И учись. Это все, что ты можешь. В любом случае, что бы ты от меня ни услышал, потом ты сделаешь собственные выводы.

Бехайм был обманут в своих надеждах. Столько перенести, пройти через весь этот кошмар в соседней зале, чтобы попасть сюда, – и получить вместо ответа какие-то пустые слова, обнаружить, что Патриарх превратился в нелепую садово-парковую скульптуру, способную общаться только посредством чужого голоса! Он был жестоко обманут. Он ожидал увидеть живое существо, чья сила и ясный ум рассеют его сомнения и придадут ему мудрости.

Женщина довольно зашипела. Губы ее расплылись в широкой улыбке, обнажив кончики клыков, отчего ее красота приобрела еще более зловещий оттенок. Несколько танцующих пар остановились, разглядывая Бехайма и как будто что-то втайне предвкушая.

– Хочешь встретиться с Патриархом лицом к лицу? – сухо спросила она. – А ты храбрец.

Бехайм смущенно взглянул на восседавшую на троне статую, ее изъязвленную голубую кожу, суровый рот, глаза-щели.

– Я думал, это…

– Возможно, когда-нибудь дойдет и до этого. Но он еще не так стар.

Она подошла совсем близко к Бехайму и взяла его за левую руку.

– Пойдем же. Раз тебе нужен сам Патриарх, я доставлю тебя к нему.

Она подвела его к краю одной из черных луж, и он, бросив взгляд вниз и увидев плывущие под ее гладью огни, веера мертвенно-бледного свечения, напоминавшего гаснущее северное сияние, громко вскрикнул и отшатнулся – он понял, что эта лужа, как, вероятно, и все остальные, – не выступившие на поверхность подземные воды, а врата, ведущие в самую сердцевину Тайны, в страну смерти. Спутница крепко держала его, сжав ему руку с такой силой, что он испугался, как бы не треснули кости. От ее взгляда его пробрало морозом, радужные оболочки ее глаз заиграли цветом, зрачки чуть заметно то сужались, то расширялись, гипнотизируя его. Былой страх его выродился в какое-то пульсирующее беспокойство. Когда она велела ступить вперед, ему лишь стало чуть тревожнее, и он повиновался.

Он разорвал поверхность лужи, словно прыгнул в загустевающее масло, покрытое твердым слоем, и, скользя, вошел в него ногами, грудью, лицом, как будто его ощупывал слепец, пытаясь определить его телосложение. Затем вместе с представительницей Патриарха они полетели вниз, в ледяное ничто, в пустоту, в которой тут и там, как цветы на черном кусте, были разбросаны гроздья светящихся звезд. От этих огней ему стало больно: они казались недостижимо далекими, обнадеживали ярким светом, словно противоядие от бездонной тьмы, в которой он тонул. Его так сковало холодом, что он даже не чувствовал руки своей спутницы, – он изумился, обнаружив, что она до сих пор крепко его держит. Она неслась вполоборота к нему, классические линии ее лица были искажены демонической улыбкой, подол платья от движения залип между ног, плотная ткань скульптурно обрисовывала живот и бедра, волосы развевались за плечами, сливаясь с темнотой. У нее был такой свирепый вид, ее так распирало от неистовства порочных страстей, что, казалось, она вот-вот вспыхнет пламенем. Он мельком взглянул назад. Там ярко мерцал одинокий голубой огонек – та самая лужа, ее поверхность, на которую он теперь смотрел снизу. Он различил черные стены смерти, изгибавшиеся по всем сторонам вокруг этого светового пятнышка, как будто это было горлышко бутылки, в которую его сбросили, но дальше всюду тьма уходила вглубь, в никуда, и когда он оглянулся еще раз, голубое отверстие уменьшилось и теперь заняло положение на краю грозди огней, а стен уже не было видно.

Сначала он почти не чувствовал, с какой скоростью они летят, – по сравнению с днем своего посвящения он сейчас почти не сопротивлялся, несся себе стремительно вперед ногами, если и не в полном спокойствии, то, во всяком случае, приняв свое положение как неизбежное. С какой стати ему брыкаться? В конце концов, он повиновался приказу Патриарха, рассуждал он. Ничего страшного с ним не случится. Но когда он заметил, как развеваются волосы за спиной его спутницы, и понял, что их скорость явно сильно возросла, от его рассуждений не осталось и следа. Ему показалось, что тьма пропитывает его, проникает в уголки его глаз, в поры его кожи, вытравливает остатки его души, размывает мозг, сдавливает сердце, леденит кости. Он попытался вырвать руку из чужих пальцев, ему хотелось разорвать этот мрак, улететь обратно, но, поскольку размахивать можно было только одной рукой, он добился лишь того, что их закрутило и понесло в неведомом направлении. В глазах его неслись, кружась, расплывшиеся огни, стало нечем дышать. Ему понадобилось собрать все свои силы до последней капли, чтобы выйти из штопора. Представительница Патриарха и пальцем не пошевелила, чтобы помочь ему. Дурацкая праведная улыбка, казалось, навеки застыла на ее лице.

– Черт бы тебя побрал! – выругался он и удивился, что собственный голос слышен ему в этой вращающейся пустоте. – Отпусти меня! – Он попробовал высвободиться, но тщетно.

Ее улыбка расплылась еще шире, и она насмешливо покачала головой, как будто он был ребенком, которому она отказывает в угощении.

Он размахнулся и изо всех сил дал ей пощечину. Она оставалась невозмутимой, – казалось, с ним рядом летит каменная статуя. Он скрючил пальцы, царапнул ее по глазам, но она оттолкнула его руку – от удара у него занемело запястье. Он готов был упрашивать ее, умолять, и лишь гордость останавливала его.

Силу течения, уносившего их в пустоту, нельзя было сравнить ни с чем, знакомым ему. Даже если бы он высвободил обе руки, ему вряд ли удалось бы сколько-нибудь ощутимо противостоять потоку. Да может быть, это и не нужно: со скоростью, увеличивавшейся с каждым мигом, их, очевидно, несло к далеким огням, к спасению, а не наоборот, как это было во время посвящения. Возможно, твердил он себе, он просто опять дал себе перепугаться, чуть ли не с радостью поддался панике. Быть может, Патриарха и у себя-то нет, ушел по делам, а быстрый поток – как дворецкий, отправляет визитеров откуда пришли или в другое тихое местечко: – Но когда они подлетали к ближайшему огню, который недавно был точкой – будто булавкой ткнули, – а теперь разбух в сиявшее золотистыми лучами солнце, он увидел: середина его, куда он уже почти рад был бы попасть, предпочитая любой исход этому бесконечному падению, чем-то закрыта. С более близкого расстояния он рассмотрел: то была женщина. Жилистая, смуглокожая. Груди – словно яблоки, мускулистые ноги, в горле – безобразная глубокая рана, от которой голова, видимо, еле держится на шее. На грудях и животе пятнами засохла кровь, от которой волосы на лобке и под мышками свалялись. Она парила в самом центре золотого огня, огромная, великанша. Но Бехайм знал, что это только так кажется, это оптический обман, которому поддаются все, кто проходит сквозь Тайну, а когда он будет совсем рядом с ней, и сам огонь станет меньше, и женщина окажется вполне обычных размеров. Он подумал было, что это Имаго – пугало, оставленное Патриархом, чтобы не заносило кого попало, но когда они полетели прямо на нее, она протянула к ним руки, словно приветствуя их. Он увидел ее во всех подробностях, и у него екнуло сердце. Красные заточенные зубы, выжженные огнем зрачки. Длинные, загнутые, острые ногти, черные как смоль. Он попытался изменить траекторию движения, рвануться в сторону, но с потоком было не справиться, и их внесло в золотистый ореол, и вот они были уже всего в нескольких сантиметрах от готовых вцепиться в них пальцев – так близко, что ему даже удалось рассмотреть прогалины серой гнили, выступавшей на поверхность из-под ее кожи, вытекшие глаза, а кроме того, ему показалось, что он увидел кое-что еще, лениво ползавшее в черном провале ее рта, – может быть, божка-насекомого, чувствовавшего себя в безопасности за алой крепостной решеткой зубов. Она полоснула по воздуху когтями, метя в него, но тут поток закружил их и отнес в сторону, на безопасное расстояние. Из-за их спин донесся пронзительный вопль досады.