Правительство, сначала консервативное, а с 1905 г. уже либеральное, обнаружило, что находится в затруднительном, хотя и привычном, положении, требовавшем соизмерять потребности оборонного бюджета с финансовыми возможностями страны. Все были согласны с тем, что Германия представляла собой растущую угрозу, и Королевский флот должен был быть готов противостоять ей, а также и более привычным противникам в лице Франции и России. Отметим, что британская армия получала из бюджета в два раза меньше средств, чем военно-морские силы. Однако новые технологические достижения – более прочная броня, улучшенные силовые установки, более тяжелые орудия – обходились недешево. За пятнадцать лет между 1889 и 1904 гг. стоимость линейных кораблей-тяжеловесов удвоилось, а для более легких и быстрых крейсеров возросла в целых пять раз. Вдобавок широко раскинувшаяся Британская империя требовала размещения военных кораблей на удаленных базах по всему миру. За двадцать лет перед войной затраты на оборону составили приблизительно 40 % от всех расходов британского правительства – наибольшая доля среди всех великих держав. Да и налоги на душу населения в Англии были значительно выше[292].

Одновременно росли и социальные расходы правительства. Подобно своим коллегам на континенте, британское руководство тревожилось из-за возможных внутренних волнений и рассчитывало, что введение страхования от безработицы и пенсий по старости поможет устранить эту опасность. Кроме того, сформированный в 1906 г. либеральный кабинет включал в себя таких радикалов, как Дэвид Ллойд Джордж, для которых эти социальные расходы были не просто мерой предосторожности, а моральным долгом. Могла ли британская экономика одновременно позволить себе и пенсии, и линкоры? Целый ряд канцлеров казначейства высказывал опасения, что это невозможно – если бы правительство попыталось повысить налоги, это могло бы вызвать недовольство, особенно среди беднейших слоев населения. Чарльз Т. Ритчи, который в 1903 г. руководил финансами в составе консервативного правительства, формулировал это так: «Одна из наибольших опасностей состоит в том, что при подоходном налоге в один шиллинг с фунта (то есть при пятипроцентном) безработица и значительное увеличение цен на хлеб могут привести к восстанию»[293].

До самого начала войны сменявшие друг друга правительства пытались найти способ наполнить военный бюджет так, чтобы найти «золотую середину» в отношении налоговой нагрузки. При этом они старались одновременно добиться экономии и повышения эффективности затрат. В 1904 г. был сформирован Комитет обороны империи, призванный координировать задачи военного планирования и, как многие надеялись, военные расходы. После окончания Англо-бурской войны были проведены столь необходимые реформы в армии, а флот был обновлен и начал соответствовать стандартам своего времени. Лорд Селборн, возможно, не был умнейшим из людей – его свояченица (представительница рода Сесилов, так как он был женат на одной из дочерей маркиза Солсбери) говорила о нем: «Вилли наделен простым английским чувством юмора… Его шутки немудрены, душевны и постоянно повторяются»[294]. Однако он был человеком энергичным, преданным своему делу и – что было важнее всего – готовым во всем поддержать реформаторов, особенно адмирала Джона Фишера.

Джона Фишера обычно называли «Джеки», и в истории британского флота (а равно и в истории предвоенных лет в целом) он выделялся, как сорвавшееся с оси огненное колесо, которое рассыпает во все стороны искры и заставляет одну часть зрителей разбегаться в ужасе, тогда как другая замирает в восхищении. Перед Великой войной он перетряс британский флот сверху донизу и бомбардировал свое «гражданское» начальство различными требованиями до тех пор, пока оно не сдавалось. А уж своих оппонентов на флоте он обычно и вовсе раскатывал, как паровой каток. Мысли свои он выражал в своей собственной неподражаемой манере, называя своих противников «скунсами», «ископаемыми», «сутенерами» и «испуганными кроликами». Фишер был человеком суровым, упорным в своих начинаниях и почти неуязвимым для критики, что, пожалуй, было не очень удивительно для того, кто, имея довольно простое происхождение, сделал себе карьеру на флоте, где служил с самого детства. Он также был крайне самоуверен. Король Эдуард VII как-то пожаловался на то, что Фишер не желает смотреть на проблемы с разных сторон. «Почему я должен тратить на это время, – отвечал адмирал, – если я и так знаю, что моя сторона – правильная?»[295]

Фишер мог при желании быть очарователен – он мог заставить рассмеяться даже королеву Викторию, что было непросто. Его частенько приглашали в ее поместье Осборн на острове Уайт. Российская великая княгиня Ольга писала ему: «Надеюсь, дорогой адмирал, я еще окажусь в Англии, чтобы снова станцевать с вами вальс»[296]. Кроме того, Фишер был злопамятен, и ему не стоило переходить дорогу. Известный журналист Альфред Гардинер говорил о нем так: «Он может шутить, смеяться, сердечно разговаривать с вами, но за этими милыми манерами морского волка скрываются его основные принципы ведения войны – «беспощадность, безжалостность и непреклонность»[297]– и его три артиллерийских правила: «Бей первым, бей как следует и продолжай бить». Фишер не искал столкновений ни со своими политическими оппонентами, ни с враждебными нациями, но если уж такие столкновения случались, то тогда он признавал лишь тотальную войну. Его героем, как и многих офицеров британского флота, был Горацио Нельсон, который взял верх в морской войне против Наполеона. Более того, в 1904 г. Фишер отложил свое вступление в должность первого морского лорда[298]до 21 октября, годовщины смерти адмирала Нельсона в битве при Трафальгаре. Он часто цитировал слова Нельсона: «Дураком является тот, кто дерется с противником при соотношении сил десять к одному, если он может сражаться при соотношении сто к одному»[299].

Этот наследник Нельсона родился в 1841 г. на Цейлоне, где его отец сначала служил в чине армейского капитана, а потом безуспешно пытался выращивать чай. По словам самого Фишера, его родители, которых он едва знал, были очень хороши собой: «Почему я такой урод – вот настоящая неразрешимая загадка природы»[300]. И верно, в его лице было нечто странное, дикое и загадочное. Гардинер говорил: «Большая радужка с удивительно крошечными зрачками, широкий рот, полные губы, уголки которых сурово стремились книзу, выдающаяся нижняя челюсть – все это выдавало человека, который не просит и не дает пощады». Много лет ходили слухи о том, что Фишер был отчасти малайцем, что могло бы, с точки зрения германского военно-морского атташе, объяснить его хитрость и неразборчивость в средствах[301].