При первых встречах с Гуськовым он производил впечатление человека, достаточно простого в общении. Хотя мы были в разных весовых категориях – я на дипломной практике, он – ведущий инженер с шестилетним стажем работы, никакого превосходства с его стороны я не ощущал. Он обыденно рассказывал о текущих делах, не акцентируя внимания на преодолённых трудностях. Бытовых тем не избегал, но сосредотачиваться на них явно не хотел. В производственной жизни нередко возникают смешные эпизоды. Гуськов по этому поводу шутил, но я заметил, что в его шутках никогда не было персональной направленности. В целом он тогда не производил впечатление молчуна, но разговоров на общие темы обычно не поддерживал. Текущие дела и возникающие задачи его интересовали значительно больше, чем другие жизненные вопросы. И с этих позиций он подходил к оценке сотрудников. Гласно эти оценки он выражал редко. Но я помню, что относительно одного из ведущих инженеров лаборатории высказал довольно отточенную формулу: гигант слова, пигмей дела. Жизнь его в тот период не очень баловала. Рано потерял жену и по приезде в Москву воспитывал дочь в маленькой комнате вблизи Таганки. Но молодость брала своё, и внешне он производил впечатление вполне преуспевающего человека. Но даже в те годы была заметна одна его характерная черта: он не любил признавать себя побеждённым. Беря на себя то или иное задание, он работал до изнеможения, добиваясь результата. Если он верил в идею, которую воплощал, он не щадил себя и делал всё, чтобы прийти к желаемому финишу. В то время он часто любил играть в волейбол. Исполняя роль нападающего, он жёстко реагировал на партнёра, подавшего ему неудачный пас. В разговорах и особенно в спорах, высказывая то или иное мнение, он упорно отстаивал свою точку зрения, иногда даже в запальчивой форме. Это его качество, иногда граничившее с непреклонностью, некоторыми людьми, соприкасавшимися с ним, трактовалось как разновидность тяжёлого характера. Я с этим и ранее не соглашался, а сейчас, спустя много лет, считаю, что именно эти черты позволили Гуськову добиться на его творческом пути ряда выдающихся успехов. При этом я, конечно, не оправдываю некоторые, излишне жёсткие оценки, порой высказанные им. В сороковые годы, о которых я выше говорил, Гуськов ещё не был главным конструктором, а являлся руководителем направления, хотя и весьма важного – высокочастотного. В 50-м году из 13 лаборатории ушёл Расплетин, и Гуськова назначили сначала и. о., а затем и начальником лаборатории. Новый этап начался работой «Лес», главным конструктором которой утвердили Гуськова. Для 13 лаборатории и института в целом разработка станции «Лес» означала не просто развитие тематики, заложенной в РТ, но и прорывом в неизведанную часть электромагнитного спектра, именуемую диапазоном миллиметровых волн.

Уже в 1951 г. с усовершенствованным макетом мы объехали почти всю Московскую область, используя различные рельефы местности и стараясь делать это при разных погодных условиях. В этих поездках у нас не было постоянной базы, и мы порой ночевали прямо в кузове машины, в том числе в осенне-зимний период. Но труднее всего было с питанием. Помню послевоенный Можайск. По указанию Гуськова мы его объехали, как говорится, от и до, но нигде не нашли даже самой простенькой столовой, чтобы попить чай, согреться и перекусить.

В этот ранний период уже наметился стиль, манера работы Гуськова как главного конструктора. Ещё далеко не ясны были контуры построения самой станции, а Гуськов сделал упор на натурные испытания макета, и это было правильное решение, ибо были неизвестны не только поведение основных блоков станции в новом диапазоне, но и само распространение волны в приземном слое в различных зонах, временах года и погодных условиях. Сразу же возникли трудности. Не удавалось получить требуемой дальности действия. Не давал нужной выходной мощности только что разработанный магнетрон, были существенными потери в смесительных диодах, неудовлетворительна фокусировка волн в антенне, мал её коэффициент усиления. Но особенно велико было поглощение энергии при распространении волн до цели и при отражении от неё.

Сразу же начались совещания с разработчиками магнетрона. Пересматривалась конструкция антенны. Были внесены и другие изменения, в результате чего определилась новая компоновка станции.

К эскизному проекту (1952 г.) был подготовлен новый вариант станции, размещённый в кузове автомашины ГАЗ-63. Проведённые испытания (начало 1953 г.) показали существенное улучшение параметров станции. Однако не был решён коренной вопрос, связанный с потерями энергии в условиях наличия гидрометеоров (дождь, снег и т. д.). Усилиями разработчиков (Гуськов, Майзельс, Абрамов и др.) было найдено решение этой задачи в виде поляризатора в раскрыве антенны. К моменту окончания технического проекта (1953 г.) был создан образец станции на гусеничном ходу, который, однако, вследствие допущенной весовой конструкторской ошибки был затем переделан с уменьшением числа движков электропитания с двух до одного. Государственные испытания первой миллиметровой станции «Лес» прошли в 1954 г. в европейской и азиатской части страны с положительной оценкой. Затем станция была принята на вооружение под названием СНАР-2 (РТ имела название «СНАР-1»).

Вспоминая о тех далёких днях испытаний, я не могу не отметить подвижническую роль Гуськова. Была жара, температура на воздухе переваливала за 40°, а Гуськов умудрился в самый разгар работы схватить ангину с высокой температурой. В таком состоянии вместе с чинами госкомиссии он находился в операторской кабине станции, где вёл наладочные работы. Маломощный вентилятор не спасал от духоты, царившей внутри кабины. Когда ему становилось совсем невмоготу, он садился на землю, в тенёчке рядом со станцией. Передохнув, он снова влезал внутрь, поднимался в антенный отсек, крутя регулировки и меняя время от времени смесительные диоды и СВЧ-разрядники. Рядом на расстоянии порядка 100 м работал я на дублирующей станции. Станция была заранее отлажена, она «притёрлась», и на индикаторе высвечивалась картинка с движущимися по дороге танками, автомашинами и даже шагающими солдатами. Для контроля обстановки Гуськов периодически прибегал, смотрел картинку и снова возвращался, чтобы продолжить настройку. Некоторые члены комиссии также садились рядом со мной и, наблюдая картинку, понимали, что неполадки носят временный характер. Вскоре верный оруженосец и помощник Гуськова Пётр Михайлов возвестил, что всё заработало, и комиссия приступила к текущим измерениям.

Окончание работ по СНАР-1 и СНАР-2 и приём этих станций на вооружение Советской армии рассматривалось военным и политическим руководством страны как серьёзный вклад в повышение боевой готовности сухопутных войск – одного из основных видов вооружённых сил СССР того времени. А это, в свою очередь, увеличивало престиж 108 института как важного звена в системе научно-исследовательских и промышленных предприятий страны. Отсюда появилось желание использовать накопленный опыт 13 лаборатории института в других областях оборонного комплекса. Тенденция нашла отражение в переводе А. А. Расплетина и нескольких сотрудников института в КБ-1. Другим проявлением этой тенденции явилось подключение 108 института к работам по созданию ракетно-космического потенциала страны.

Произошло это вначале почти незаметно. Находясь в стенах 13 лаборатории в разгар напряжённых будней по реализации текущих задач, я обнаружил, что на соседнем рабочем столе, где трудился мой друг и боевой товарищ Евгений Георгиевич Разницын, появилось множество LC-банок – элементов дешифраторов, использовавшихся в те годы в многоканальной импульсной связи. «Вот наградили» – сказал Разницын в ответ на мой недоумённый взгляд. Наверное, он и сам не знал, зачем ему вдруг поручили создать рабочую модель дешифратора. Затем выяснилось, что в план лаборатории включён новый заказ «Галактика». Было это в начале 50-х годов. Руководителем заказа по 13 лаборатории был назначен Г. В. Кияковский (а не Г. Я. Гуськов, как пишут некоторые авторы). Как и зачем появился этот заказ, долгое время никто не знал. Сейчас, после опубликования ряда работ по истории ракетной техники и космонавтики и особенно книг ближайшего соратника С. П. Королёва, известного специалиста Б. Е. Чертока, многое стало ясным. Вопрос о прохождении работ по этой тематике применительно к 13 лаборатории и 108 институту в целом мало отражён в литературе, но представляет, на мой взгляд, несомненный интерес. История этого вопроса восходит к 1947–1948 гг., когда Б. М. Коноплёв читал студентам радиофака МАИ лекции по радионавигации. Тогда мы услышали такие понятия как угломерно-дальномерные и разностно-дальномерные системы местоопределения движущихся объектов. Сам Коноплёв запомнился высоким ростом, хорошо поставленным голосом с оттенками командного тона и неизменной медалью лауреата Сталинской премии на его пиджаке. Б. М. Коноплёв одним из первых в нашей стране стал заниматься разработкой методов радиоуправления ракетами дальнего действия. Для исследований в этой области был создан НИИ-885 (гл. инженер М. Рязанский, гл. теоретик Е. Богуславский), и, как пишет Б. Е. Черток, в пятидесятом году в него был переведён Б. М. Коноплёв. Коноплёв энергично взялся за дело, загрузив производственные мощности института настолько, что при таких сложных радиосредствах ракетчикам, как выразился Черток, «некогда будет заниматься собственно ракетой». Об этом было доложено генеральному конструктору С. П. Королёву. Сюда прибавлялись весьма непростые отношения Коноплёва с руководящими деятелями НИИ-885. По-видимому, опасаясь монополизма и его пагубных последствий для всей работы, Королёв решил продублировать это направление и обратился к академику А. И. Бергу с просьбой о создании параллельной линии работ в 108 институте. Было это в 1953 г. Учитывая полную загрузку Г. Я. Гуськова в то время, главный инженер А. М. Кугушев направил карточку на открытие НИР «Галактика» Г. В. Кияковскому. Так появилось в 108 новое направление. С 1953 по 1955 г. работа шла без особого напряжения. Проводились эксперименты, поиски схемных решений, составлялся отчёт. Но в конце 1955 г. возник переломный момент. Коноплёв ушёл из НИИ-885, и работа там «повисла», что грозило провалом. Оперируя аргументом сверхважности работы, радиочасть всего комплекса решили возложить на 108 институт, К этому времени в 108-м появился новый главный инженер – Т. Р. Брахман. Загрузка в институте была сначала достаточно высокая. Брахман сначала, как я понимаю, пытался отговориться, ссылаясь на автономный вариант. Но до автономного варианта было ещё плыть и плыть… И перед Брахманом встала сложнейшая задача: где добыть в напряжённом плане института людские и иные ресурсы, чтобы приступить к реализации заявленной работы. Самым трудным во всём этом были, однако, сроки. В течение года с небольшим надо было спроектировать, настроить и изготовить образец комплекса. Этот образец должен был стать основой системы радиоуправления ракетой Р-7, генеральным конструктором которой был С. П. Королёв. Как пишет Б. Б. Черток, главными показателями Р-7 были максимальная дальность, мощность боевого заряда и точность стрельбы. По первым двум показателям разногласий не было. Что касается последнего показателя, то «точность или КВО на 90 % определялась системой управления» (стр. 125).