Но это тоже продаётся заранее, благодаря великолепной кампании, организованной фирмой вместе со священнослужителями. Мы предложили любой вид бальзамирования Византийской церкви, и к нам пошли все следом за вторым греческим архиепископом. Впервые, благодаря нашим последним разработкам, выставленный для прощания архиепископ Белградский пролежал несколько недель. Естественно, в жарких странах такое не получится, и через три дня, может быть, быстрее… уже невозможно подойти близко, чтобы выразить своё почтение. Потом наступила очередь католиков: им не нравится бежать вдогонку, да и они тоже учуяли, что запахло политикой. Тотчас появилась специальная булла, разрешающая бальзамирование. Она предотвратила ужасные бунты. Самой последней и внушительной была победа над коммунистами, когда мы заявили, что Ленина бальзамировали нашим патентованным средством! Представляете? Немного посомневавшись, Тото, диктатор Болгарии, тоже подписал полис, и теперь он в нашем списке. К тому времени, как я подготовлю четыре-пять опытных бальзамировщиков для Ближнего Востока, мы захватим весь рынок, останется только Мекка, и всё. Потом… если посмотреть в сторону Земли Лотосов, мы сможем подумать о том, как Персии и Индии сыграть небольшую роль…

Гойтц был как во сне, когда отхлёбывал свой чай и махал рукой, показывая за горизонт. Маршан с удовольствием потирал руки.

— Да, — отозвался он, — вы правы. Ничто не остановит марш науки. — И он постучал пальцами по столешнице.

Всё ещё не выходя из творческого ража, Гойтц улыбнулся нам через стол.

— Сколько ещё осталось до воцарения Настоящей Красоты?

Для Маршана это было как удар под дых, и он, изобразив на лице кислую мину, ответил:

— Гойтц, наша Иоланта уже на подходе. Ещё месяц, максимум — два.

Бальзамировщик поднял руку как бы для благословения, но тут облачко промелькнуло на его счастливом лице.

— Для меня, — сказал он, — беда в том, что брат Джулиана не исполняет свою работу; что-то идёт не так. Возможно, он болен. Во всяком случае, нас он несколько разочаровал, так как не хочет участвовать в нашем проекте, или нам это кажется? И Джулиан злится на него. Вот всё, что мне известно.

Неожиданно я со страхом вспомнил, как Джулиан говорил что-то о Карадоке, строящем усыпальницу для Иокаса… когда это было? Тем временем чаепитие шло своим чередом, пока не подоспели машины, развозившие нас по домам. Гойтц пожал нам обоим руки и от души пригласил заходить в любое время.

В тот вечер я сидел у камина и читал книгу, когда зазвонил телефон и в трубке послышался тихий голос Джулиана — голос, который показался мне тенью его обычного голоса, но всё же ровный и спокойный. Он звонит из Парижа, сказал он и продолжал:

— Особенно хочу поблагодарить вас, дорогой Феликс, за то, что вы подумали обо мне; вы не представляете, как много значило для меня услышать её голос…

— Чей голос?

— Как же? Иоланты, — ответил он, явно удивившись. — Конечно, всего несколько слов. Но это было очень приятно, ведь прошло много времени. Спасибо.

— Подождите, Джулиан, она не могла говорить с вами; журналы ещё не пронумерованы и не разложены. Она спит. Вы правы, она вполне в состоянии произнести несколько слов, но не может встать и позвонить вам. Или Маршан проиграл для вас запись? Не знаю.

— Уверяю вас, — произнёс Джулиан едва ли не с мольбой в голосе. — Никакой ошибки нет. Она сказала: «Джулиан, мы ведь с вами незнакомы? Похоже, я пропустила важную часть моей прежней жизни». — У него немного дрожал голос. — Потом она заговорила опять: «Теперь врачи исправят это и многое другое тоже. А когда я буду готова, то попрошу вас приехать ко мне». Это было несколько жутковато, но до того реально…

Ничего не понимая, я вскочил на ноги.

— Сейчас проверю и перезвоню вам.

Что делать? И в какой очерёдности? Сначала я позвонил Маршану и убедился, что он ни при чём. Для него происшедшее было такой же загадкой, как для меня. Потом, поддавшись порыву, я позвонил в студию — хотя мне это казалось совершенным безумием; ведь я сам лично запер дверь после того, как Иоланта опять была под покрывалом. И тут случилось невозможное. Я услышал сигнал, говоривший о том, что кто-то взял трубку. Голос был слабый, монотонный, но мысли в моей голове пустились вскачь. Я всё ещё слушал, как вдруг раздался характерный щелчок и наступила тишина — трубку положили на место. Щелчок — и опять тот же голос.

— Какого дьявола?

Бенедикта подняла голову, когда я стал натягивать пальто и накручивать на шею шарф.

— Мне надо на работу. Кое-что проверить, — сказал я. — Поедем со мной, только побыстрей, дорогая. Если хочешь, садись за руль.

* * *

Лёгкий крупчатый снег кидало ветром на зажжённые фары, по небу металась сбитая с толку призрачная луна; не выпуская из губ горящую сигарету, Б. вела машину на предельной скорости. Создатели автомобиля правильно окрестили его «Копьём». Я кусал губы и не мог привести в порядок обрывки мыслей. И ничего не мог поделать с охватившим меня отчаянием. Слишком рано начались неприятности, ведь мы ещё даже не поставили нашу модель на ноги. Отчасти я боялся, как мне кажется, обнаружить в куколке технический дефект, который мог бы стоить нам ещё нескольких месяцев тяжёлой работы — но не меньше я боялся неведомого фактора, приведшего к физической автономии модели, к автономии, о которой мы ещё не успели даже подумать. Насколько свободной должна быть Иоланта? Положим, свободней шимпанзе… да, и намного; настолько свободной, чтобы взять трубку и очаровать Джулиана?

— У тебя испуганный вид, — тихо произнесла Бенедикта. — Мы слишком быстро едем? Сбавить скорость?

Я покачал головой:

— Нет. Нет. Я думаю о свободной воле, об условных рефлексах… Давай побыстрее. Ещё быстрее. Пугаешься только, когда случается нечто, не поддающееся объяснению. Например, она не могла сделать то, что она сделала, если верить Джулиану, то есть взять телефонную трубку и поговорить с ним. Во всяком случае, на сегодняшний день.

— Умираю, как хочу посмотреть на вашу куклу.

— А ты была терпеливой, Бенедикта; почему же не попросила меня, дорогая? Ну, конечно же, ты увидишь её. Сегодня.

— Я знала, что у меня задрожит голос от ярости и ревности, и ты удивишься. Это ужасно не иметь права на ревность — ничего хуже не может быть для женщины.

Она засмеялась.

— Значит, ты ревнуешь к Иоланте?

Дорогу нам перегородили большие ветки, брошенные ветром на дорогу, так что пришлось остановиться, и несколько минут мы просидели в замешательстве, не зная объезда. К счастью, ветки оказались не такими уж тяжёлыми, и мне удалось освободить достаточное пространство для машины. Тяжело дыша, я опять уселся рядом с Бенедиктой и стал наслаждаться тёплыми потоками воздуха из печки, когда мы поехали дальше навстречу неизвестности.

— Кто же это сделал? — спросила она. — Может быть, ему приснилось?