— Это опять я, — снова подал голос Гетц. — Еще что-нибудь?

— Да. Можете объявить меня чокнутым, но, мне кажется, Тимбер посылает нам музыкальные инструкции: Возьмите Come on over Шании Твейн, тут все понятно. Кейт Буш хочет, чтобы мы поднялись на холм. Мы должны…

Гетц прервал его и закончил сам:

— …штурмовать. Ладно, возможно, это пересекается с некоторыми сведениями, добытыми нашим руководителем операции.

— Штойером? Биг Маком?

— Да.

— Я бы ему совсем не доверял.

Бам!

Дверь захлопнулась, очевидно, от порыва ветра, и Дизель вздрогнул от ужаса. Проклятье! Он начал озираться в поисках выхода.

— Вот дерьмо! — еще раз громко выругался он.

— Что случилось? Почему там такое эхо? Где вы?

— На Фридбергштрассе, в старой квартире Леони.

— Зачем? — Голос Гетца звучал так ошарашенно, словно Дизель вдруг попросил его руки.

— Чтобы осмотреться. — Главный редактор лег на деревянный пол в гостиной, чтобы поменять перспективу, и уставился в пустой потолок. Ничего. Даже ни одной-единственной паутинки в углу.

«Так не может быть», — подумал он.

У него дома, когда там была уборщица, ворсинки ковра залетали даже в его комнату. А эта квартира простояла пустой в течение восьми месяцев?

— Слушайте меня внимательно, Дизель. — Голос Гетца внезапно изменился. Он теперь был не рассерженным, а скорее предостерегающим. Озабоченным. — Дверь была открыта?

— Да. Когда я пришел, она была лишь прикрыта. Здесь все выглядит так, словно кто-то недавно уничтожил все следы. Все настолько чисто, что по сравнению с этим отделение интенсивной терапии показалось бы просто помойкой.

— Еще раз. — Гетц никак не отреагировал на последнее замечание Дизеля. — Дверь, когда вы пришли, была открыта?

— Да, но…

— И здесь есть еще кто-то. Вы кого-нибудь встретили?

— Только бабулю у почтовых ящиков.

— Слушайте внимательно, Вы в опасности. Немедленно покиньте квартиру.

— Почему?

— Просто сделайте это.

— Но… — Дизель отнял телефон от уха: этот негодяй просто положил трубку.

Он уже хотел встать, но услышал музыку, похожую на приглушенные басы, вырывавшиеся из закрытых дверей дискотеки. Дизель лег на бок и приложил ухо к полу. Музыка стала громче. Он узнал этот хит. Этажом ниже кто-то бил в уши хип-хопом. И это встревожило его до глубины души. Письмо, которое он недавно поднял, было адресовано Марте Домковиц. Той самой Марте, которая, судя по табличке у звонка, живет на втором этаже. В той самой квартире, откуда как раз и доносилась музыка. Дизель торопливо поднялся и покинул квартиру Леони, даже не обернувшись. Ему было ясно одно: либо ему довелось встретить первую в его жизни семидесятитрехлетнюю женщину, увлекающуюся гангста-рэпом, либо музыка должна была что-то заглушить.

Она нажала на дверную ручку. Тяжелая противопожарная дверь в щитовую открылась без проблем. Китти сняла туфли и одну из них засунула под дверь, чтобы она не могла захлопнуться.

Босиком она прошлепала по комнате, вдруг ощутив себя гораздо более уязвимой.

— Дождись моего знака, — услышала она голос матери.

Он звучал еще тише, чем на кухне. Ее слова поглощались вентиляционным устройством технического помещения, благодаря которому во всей щитовой гудело, как в самолете.

— Я уже здесь, — ответила Китти. Она стояла у мешка с трупом, который лежал совсем близко от входа, прямо у первой полки.

— Нет! Подожди… не хочу… отвлечь.

— Слишком поздно. Сейчас или никогда. Рация уже садится.

Китти наклонилась, совершенно не уверенная в том, что мать вообще смогла услышать ее последние слова.

Она открыла застежку-молнию, и возникший при этом звук прозвучал в ее ушах так громко, как шум машины, убирающей листву, на полном ходу. Этот акустический феномен был присущ Китти еще с детства. Чем больше стараешься не шуметь, тем громче становятся звуки вокруг тебя. Когда она ночью хотела ускользнуть из дома на вечеринку, половицы при каждом ее шаге скрипели громче, чем в любое другое время суток.

Китти открыла мешок, показалась голова, и девушка взглянула на нее.

Он мертв? Или только спит? Не зная, что делать теперь, девушка скользнула взглядом по завернутому телу. Мешок для трупов показался ей похожим на гроб из мятого искусственного материала. Она посмотрела на середину груди и резко вскрикнула. Коротко. Не очень громко. Однако в ее ушах раздалось эхо, как будто она стояла в церкви.

Проклятье! Надеюсь, Ян Май этого не слышал.

— Что… с то… слу… тти?

Она не обратила внимания на обрывки слов матери. Сначала надо было проверить свои подозрения. Пошевелилось ли тело в мешке? Ее рука дрожала, когда она коснулась бледных губ. Никакой реакции. Где пульс прощупывается лучше всего? Она потрогала шею. Кожа как кожа. Плохо выбритая. Неприятная на ощупь. Как потрепанная тряпка для мытья посуды. Ее пальцы были невероятно холодными и почти не гнулись от волнения. Как будто ей только что пришлось без перчаток соскребать снег с лобового стекла.

«Этот холод исходит от меня или его излучает мертвое тело?»

Вдруг Китти снова вскрикнула. Не очень громко. Даже немного тише, чем в первый раз. Но теперь ее испуганная реакция была однозначно обоснованной. Это необходимо рассказать матери. Она включила рацию.

— Мама, мне кажется, он…

— Что?

Китти отняла палец от кнопки переговоров и собрала все силы. Лишь спустя две секунды ей удалось медленно повернуться. Так и есть. Она это подозревала: не только она сделала открытие. Ян Май тоже.

Он теперь был не в студии, а стоял позади нее.

С каждым гудком телефонная трубка в ее руке становилась тяжелее на килограмм.

«Нет, пожалуйста!»

Это закричал ее ребенок. Потом связь оборвалась. А теперь Ян тоже не подходит к студийному телефону.

Что случилось? Что Китти хотела ей сказать? И почему она вскрикнула?

У Иры дрожала левая нога. Но она обращала на это так же мало внимания, как и на пот, который заливал ей глаза, мешаясь со слезами. Одна ее половина умоляла, чтобы Ян наконец снял трубку. Другая хотела положить телефон, потому что Ира очень боялась ужасной правды.

Что с Китти?

Наконец на восьмом гудке трубку сняли. Сперва она слышала лишь шуршание. Потом прозвучали первые слова.

— Алло?

Никогда еще Ира не испытывала столь противоречивых чувств одновременно: счастье и тоску, радость и ужас, облегчение и панику, которые возникли от одного-единственного нерешительного слова ее дочери. Она переживала их одновременно. Ян позволил Китти подойти к телефону. Значит, она еще жива. И тем не менее никогда она не была ближе к смерти, чем сейчас.