class="image">

Село будили властные приклады,

Овчарок лай. Свирепые пинки.

На станции седьмые сутки кряду

Людей шатали грузные мешки.

Их наполняли тут же, на перроне,

Кубанской теплой, тучною землей.

А на нее, самой России кроме,

И права не имел никто другой.

Земля обратно сыпалась в прорехи,

Как будто не хотела уезжать.

Как будто знала, что на фермах

рейха,

В чужом краю придется ей лежать.

Земля, земля! Кормилица! Родная!

Везли тебя в глухих товарняках.

На остановках пломбы проверяя,

Курили часовые впопыхах.

И каждый раз, принюхиваясь,

молча

Стояли у вагонов, где земля,

Казалось им, могильной пахла

ночью,

Как фронтовые русские поля.

Врагов ловили всюду наши пули

И отпевали вьюга и мороз.

И где бы они землю ни копнули,

Вставали партизаны в полный рост.

Была в земле частица русской

крови,

Был русский дух, разивший как

стрела.

И на нее, самой России кроме,

Прав не имела ни одна страна.

Земля в реестры заносилась,

в списки,

На марки продавалась. Но она —

В Германии останется российской,

И прорастут в ней наши семена.

АЛЕКСАНДР ВАСЮТКОВ

ФРОНТОВИК

Он в нерезкий снимок тычет,

Раздвигает пыль рукой.

— Не гляди, какой я нынче,

Вот он я, гляди какой!

По уставу брови сдвинув,

В объектив нацеля взгляд,

У молоденькой рябины

Спит молоденький солдат.

Он ли это в самом деле

В гимнастерке фронтовой,

Не его ль снега отпели

В 41-м под Москвой?

Не его ли под Берлином

Пуля черная взяла?

И не эта ли рябина

Полыхала у села?..

Пожилой, одутловатый,

Он с улыбкой виноватой

Трет залысину рукой.

— Разве я такой, ребята?

Вот он я, гляди какой!

ВИКТОР ВЕРСТАКОВ

Взял свой мешок заплечный,

да и ступил в огонь,

не в тот, который вечный,

а в тот, какой не тронь.

Сгорело все, что было

на нем, при нем, над ним,

не столько закалило,

как нынче говорим.

Вернулся опаленный,

пройдя госпиталя,

и черные знамена

сложил у стен Кремля.

И долго жил, внимая

потрескиванью дров,

и все душа немая

не находила слов.

ВЛАДИМИР ДВОРЯНСКОВ

Не дымятся дали,

Пыль черна от слез.

Ни одной медали

Дед мой не принес.

Только в этом самом

Нет его вины,

Потому что сам он

Не пришел с войны…

НИКОЛАЙ ДМИТРИЕВ

В пятидесятых рождены,

Войны не знали мы, и все же

В какой-то мере все мы тоже

Вернувшиеся с той войны.

Летела пуля, знала дело,

Летела тридцать лет подряд

Вот в этот день, вот в это тело,

Вот в это солнце, в этот сад.

С отцом я вместе выполз, выжил,

А то в каких бы жил мирах,

Когда бы снайпер батьку выждал

В чехословацких клеверах?

* * *

Тихо кружится звездная сфера,

Светит млечная пыль на сосне.

«Разворачивай пушку, холера!»—

Это батька воюет во сне.

На земле, под разрывами шаткой,

Обругав по-российски ребят.

Он в последнюю «сорокапятку»

Досылает последний снаряд.

На полу мои ноги босые —

Вот бы мне в этот сон, в этот бой!

Вдруг все это отец не осилит,

Не вернется оттуда живой?!

* * *

Умер дед без болезней и муки,

Помню, теплые лили дожди.

В первый раз успокоились руки

И уютно легли на груди.

Умер так незаметно и просто

И лежал так от смерти далек,

Словно выправил новую косу

Или поле вспахал — и прилег.

Постояв на кладбищенской сыри,

Вытер слезы, опомнился дом.

Ничего не нарушилось в мире,

Все проходит своим чередом.

В окна смотрит такое же лето,

Так же весел ромашек разбег.

Незаметно прошел для планеты

Небольшой человеческий век.

Просто липа в саду б не шумела,

В ней не слышались птиц голоса,

Да без деда война бы гремела,

Может, лишних каких полчаса.

Не стояли б хорошие внуки