Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А теперь?
Элизабет ничего не ответила.
– А вы там, на заднем сиденье? – произнес инспектор, дернув носом в мою сторону.
– Да? – отозвался я.
– Чем вы зарабатываете?
– Я всю жизнь проработал в долбаных кинотеатрах, – сказал Макс раздраженным тоном. Чувствовалось, что он вот-вот сорвется. – Алё, какого хрена?
– Не стоит выражаться, шеф. Держите свои чувства при себе. Так, что с вами?
Сквозь черные зеркальные очки инспектора я чувствовал на себе его взгляд.
– Я ухаживал за своей матерью, – сказал я правду.
– Это разве работа?
– Больше я ничем не занимался.
– А чем занимаетесь теперь?
Я не знал, что ответить, и промолчал.
– Итак, ни у кого из вас четверых нет настоящей работы, – констатировал инспектор, и было видно, что он ненавидит нас, считает нас всех неполноценными личностями.
«Ты-то точно неполноценная личность!» – воскликнул маленький человечек у меня в желудке.
– Вы собрали довольно необычную команду, отец, – бросил инспектор.
– Да, весьма необычную. Самую необычную, какая может быть. Это особые Божьи дети, уверяю вас.
На лбу инспектора опять собрались складки.
– Значит, основным источником вашего дохода является ваша матушка? Да, шеф номер два?
Я не сразу сообразил, что «шеф номер два» – это я, а когда сообразил, ответил:
– Да, была.
– А что случилось? Вы больше за ней не ухаживаете? Она вас уволила?
– Она умерла от рака мозга, – сказал отец Макнами. – И наша поездка посвящена, помимо всего прочего, также ее памяти. Вам не кажется, что вы не совсем чутки, инспектор?
Шея отца Макнами сзади покраснела, и я понял, что он сердится.
В очках инспектора отражались глаза отца Макнами. Они были широко раскрыты и опять превратились в засасывающие водовороты.
Инспектор задумчиво постучал нашими паспортами по ладони, словно размышляя, что с нами делать.
– Добро пожаловать в Канаду, – сказал он наконец и отдал паспорта отцу Макнами.
– Уф-ф! – произнес отец Макнами, когда мы отъехали. – Я уж думал, он примется обыскивать машину. А у меня в багажнике припрятано несколько бутылок «Джеймсона», которые я не декларировал!
Минут десять мы ехали в молчании. Было заметно, что каждому из нас не по себе после беседы с таможенником. Но мы это не обсуждали и просто смотрели в окна.
– Какого хрена, а? – высказался наконец Макс, чтобы разрядить напряжение, и сам рассмеялся, словно удачно пошутил.
Элизабет только простонала.
Когда никто не подхватил его шутки, Макс сказал:
– Мы ведь в долбаной Канаде, а?
Отец Макнами засмеялся, как будто шутка наконец дошла до него, а когда я спросил, над чем он смеется, он сказал, что канадцы очень часто заканчивают свои фразы вопросительным «а?».
– Тогда они могут воспринять это как насмешку, – заметила Элизабет.
– Какого хрена, а? – повторил Макс дурашливым голосом и подтолкнул меня локтем.
Я рассмеялся, хотя и понимал, что Элизабет этого не одобрит.
После этого опять надолго воцарилось молчание.
– Мне не понравился этот таможенник, – сказал я своему отражению в оконном стекле.
Никто из моих спутников не откликнулся на это.
Мы ехали по засыпанной снегом унылой ровной местности с большим количеством силосных башен, на которых было написано что-то по-французски, и создавалось впечатление, что Земля все-таки не круглая, а плоская, как стол, и какой-то гигант соорудил на нем диораму и назвал ее Канадой.
Я думал о вопросах, которые нам задавал таможенник. Могли ли ответы на них в самом деле позволить оценить нас: определить, являемся ли мы достойными и добропорядочными людьми и не представляем ли угрозы для страны?
Куда вы направляетесь?
Каковы источники вашего дохода?
По делу или отдыхать?
Много ли говорят наши ответы о нас самих и о том, заслуживаем ли мы разрешения въехать в Канаду?
Представляем ли мы опасность?
Какой смысл в этих вопросах? Нам ведь ничего не стоило сказать первое, что в голову придет.
Любой преступник, который хоть чего-то стоит в своем деле, является профессиональным обманщиком и легко проникнет сквозь любые пограничные препоны, а люди вроде меня, если предоставить их самим себе, будут задержаны.
Жаль, что мы не сказали, что мы врачи, работающие над проблемой излечения рака мозга, и направляемся в секретную подземную лабораторию на Крайнем Севере, что мы едем по важному государственному делу и у нас нет времени отвечать на несущественные дурацкие вопросы.
– Отойди, таможенник! Нас ждут великие дела, которые потрясут тебя! – мог бы тогда сказать отец Макнами, и все мы были бы очень горды. – Не смей задерживать нас, не стой на пути прогресса всего человечества!
Вы, Ричард Гир, несомненно, действовали бы в этой ситуации легко и непринужденно. Вы очаровали бы таможенника и без труда преодолели бы все преграды. Но дело в том, что Вам и не надо было бы трудиться – таможенник мгновенно узнал бы в Вас знаменитую кинозвезду и пригласил бы в Канаду, не задав ни одного вопроса, разве что попросив автограф на фотографии, где Вы обнимались бы с ним, улыбаясь, как давние друзья.
Почему это людям, которые всегда знают, как отвечать на трудные вопросы, никогда не задают трудных вопросов, а других, вроде меня, всегда вынуждают делать что-нибудь почти невозможное?
Хуже всего было сознавать, что, если бы отца Макнами с нами не было, таможенник не пропустил бы нас в Канаду. Возможно, он даже арестовал бы нас и бросил в тюрьму, потому что Макс, Элизабет и я заикались бы, потеряв самообладание во время этого допроса на границе, и вели бы себя, с его точки зрения, очень странно.
«Кретин!» – завопил маленький человечек, и на этот раз трудно было не согласиться с ним.
Больше ничего интересного не происходило до самого Монреаля.
Отец Макнами зарезервировал для нас номера в фешенебельном отеле, где мы припарковали машину под землей и могли плавать на крыше, потому что там был бассейн с подогревом, расположенный наполовину в помещении, наполовину под открытым небом. Мы с Максом сходили посмотреть на него, но не плавали – я не умею плавать и страшно боюсь воды, да к тому же у нас не было купальных костюмов.
Когда мы стояли на крыше и смотрели, как пар поднимается из бассейна в морозный воздух, Макс сказал:
– Как, блин, мы будем оплачивать все это? У нас с Элизабет нет ни гроша! Этот отель стоит охрененно дорого! Какого хрена, алё?