Он сказал резко:

— Это несправедливо!

— Еще как, — согласился я. — Жить по Библии — жить по справедливости. Верно?

Он буркнул:

— Разумеется. Только… при чем тут налоги?

— Если прочесть Библию правильно, — сказал я и добавил чуть льстиво, — как вы сумеете, отец Ульфилла, то там везде ясное и четкое требование работать честно, добросовестно и усердно!.. А наши священники твердят, что Господь наказал изгнанного из рая человека тяжким трудом! Разве это возможно? И потому получается, что любую работу нужно выполнять кое-как, раз это наказание, и поскорее от нее избавляться. А блаженны и достойны рая всякие нищие, бродяги, бездельники, что отлынивают от работы и живут чужим трудом, попрошайничая!

Он смотрел на меня и молчал, но я видел его застывший взгляд и чувствовал, какая мощная работа происходит сейчас с той стороны глазных яблок.

— Даже презираемая коммерция, — сказал я, — должна вестись не ради увеличения личной прибыли, а в качестве добродетельного вида деятельности! Господь поощряет высокое качество товаров и услуг, честное отношение к клиентам и запрещает лживые способы обогащения…

Он проговорил бесстрастно:

— «Не делайте неправды в суде, в мере, весе и в измерении: да будут у вас весы верные, гири верные»…

— Левит, — сказал я, — стих девятнадцатый, верно? А вот это «не должны быть двоякие гири, большие и меньшие… гиря у тебя должна быть точная и правильная… чтоб продлились дни твои на земле, которую Господь Бог твой дает тебе, ибо мерзок перед Господом Богом твоим всякий, делающий неправду».

Он сказал со странным выражением:

— Второзаконие, стих двадцать пятый. Да, там сказано так. Но…

Я прервал:

— А как у нас? Не обманешь — не продашь. От труда не будешь богат, а будешь горбат… и так далее. Наши священники почему-то решили, будто Новый Завет совершенно отменил законы Ветхого Завета, как устаревшие! Да, Иисус Христос — велик, но он не раз повторял, что пришел лишь подтвердить старые законы! Но наша церковь пошла по ложному пути, взяв только некоторые положения Иисуса и сделав вид, что не замечает другие! И таким образом успешнейшие экономические, политические и семейные законы, четко и ясно сформулированные в Библии, были отвергнуты…

Он не сводил с меня пронизывающего взгляда.

— Значит, вам нужен богатый народ, чтобы больше драть налоги?

Я покачал головой.

— Мне нужно, к примеру, сто тысяч золотых в год. Но богатый народ даже не заметит потерю такой мелочи, а вот бедный будет разорен… Разве наши интересы не сходятся?

— Не сходятся, — отрезал он. — И никогда не сойдутся!

— Жаль, — сказал я и поднялся. — Прощайте, отец Ульфилла. Я надеялся, у вас хватит отваги и мужества выступить на защиту Библии от тех, кто в своих низменных целях искажает ее святые заповеди. Я для того и велел печатать Библию, чтобы народ знал правду. А вы, выходит, сами ее видеть не хотите.

Я махнул рукой и пошел к выходу. Проходя мимо последнего стола видел в отражении пузатой чаши с колпаком, как отец Ульфилла вскочил и сделал жест, словно останавливает меня… но слов я не услышал, и, толкнув резко дверь, вышел на свежий воздух.

Во дворе мне бегом подвели Зайчика. Зигфрид поспешно вдел руку по локоть в ремень щита.

— Куда едем?

— В Амальфи! — ответил я громко. — Где Альбрехт?

— Сейчас примчится!

Разворачиваясь к воротам, краем глаза успел видеть, как на втором этаже чуть сдвинулась штора.

Деятельной и буквально кипящей энергией натуре Ульфилла должны быть противны все эти нищие богомольцы, бродящие по святым местам. Это занятие якобы даст им спасение и место на небесах, он слова не скажет против, ибо есть заповедь, что надо жить, аки птицы небесные, что бродят по дорогам да говно клюют, но не думаю, что в душе он с такой глупостью согласен.

Народ эту заповедь принял чересчур охотно; они же вот так, питаясь одним подаянием, чувствуют себя духовно выше и чище тех тружеников, что не разгибают спины на пашне, рубке леса, строительстве домов и вообще на работе.

На самом деле должно быть все наоборот, и нужно было науськать Ульфилла, вовремя ткнув пальцем на нужное место в Библии, где труженики стоят все-таки повыше праздных богомольцев. На этом выстроено все лютеранство, оно же протестанство, вот и начнем эту Реформацию с отца Дитриха и Ульфиллы…

Или с того, кто из них решится первым. Или решится вообще. Ульфилла, как бы ни брызгал ядом в мою сторону, но сейчас, я уверен, перебирает мои слова больше для того, чтобы опровергнуть, но они будут западать в его череп все глубже и глубже, пока он весь не воспламенится яростным огнем, как огромный факел.

Альбрехт и Зигфрид скачут на своих уже слегка усталых конях молча, стараясь не отвлекать лорда от его тяжелых, судя по его виду, мыслей.

Мои мысли от Ульфилла то и дело пытались опасно соскользнуть к Лоралее, но я душил это в себе, опасаясь снова оказаться над пропастью, и когда впереди выросли мрачные башни замка Амальфи, вздохнул с облегчением.

Гунтер, что должен бы отъесться на легких хлебах и отрастить пузо, выбежал навстречу легко, поджарый и с тем же навеки обожженным солнцем, ветрами и морозами лицом.

Усы не стали реже, все так же воинственно торчат в стороны, а кончиками заворачиваются вверх, крепкоплечий и суровый, с плеч ниспадает потертый плащ.

Он с ходу преклонил колени, но не голову, продолжая смотреть мне в лицо чисто и преданно.

— Ваше высочество!

— Дорогой друг, — сказал я и поднял его на ноги. — Ты не изменился… как хорошо. Где остальные?

— Ульман, Тюрингем, — выпалил он четким голосом, — Хрурт… они же ушли к вам, как только вы позвали… А Зигфрид… Господи, неужели это его морда?

Во двор на полном скаку влетел воин на храпящем жеребце, соскочил, не дожидаясь, пока тот остановился, крикнул взбешенно:

— Сэр Ричард! Вы обещали!

Гунтер воскликнул шокированно:

— Зигфрид! Как ты разговариваешь с лордом?

Я, улыбаясь, толкнул их друг к другу и заставил обняться. Из пристроек и замка с опаской выходит челядь и поглядывает на меня с осторожностью.

Альбрехт тоже въехал во двор и остановился, проверяя бдительным взором, все ли безопасно, нет ли угрозы лорду, который уже давно не сэр Ричард, а принц, увиливающий от королевской короны.

Я помахал ему рукой.

— Дорогой граф! Здесь все в порядке. Это мой первый замок… Какие тут западни…

— Не скажите, — ответил он. — Я насмотрелся всякого.

— Граф, — упрекнул я, — вы прям онорбертовились!.. Гунтер, я ненадолго, предупреждаю, так что никаких увеселений, празднеств и народных гуляний. Даже пира не будет.