Она же непринужденно выплеснула под крыльцо воду из тазика и оглянулась. И тут Джинджик вконец окоченел: смуглое нежное лицо девушки украшали довольно густые усы. Встретившись глазами с Джинджиком, арабка беззвучно рассмеялась, подмигнула мальчику и зашла назад, в «караван».

Не обращая внимания на раздраженный писк Ицхака-Даниэля, Джинджик продолжал стоять, как вкопанный, не сводя глаз с двери «каравана». И минут через пять она вновь открылась.

На этот раз арабка выглядела такой настоящей, таким естественным и грациозным было движение ее руки, легко забросившей за спину концы головного платка.

Другой рукой она придерживала поставленный на голову таз с плодами киви, накрытыми вышитой тряпкой.

Она оглянулась на Джинджика, приложила палец к губам, как бы разглаживая свежесбритые усы, и быстрыми легкими шажками засеменила к воротам, мимо будки охранника, в которой дремал Оська Шаевич, и, не прибавляя, но и не замедляя шага, мимо оливковой рощи стала спускаться в Рамаллу…

Танька Гурвич, которую все обитатели квартала «Русский стан» – от малолетней шелухи до ветеранов Великой Отечественной – называли Танька Голая, была женщиной в высшей степени порядочной и даже – не побоимся этого слова – высоконравственной.

То, что она порой появлялась в местах скопления публики неодетой или, скажем мягче – малоодетой, шло от внутренней ее чистоты и младенчески ясного восприятия жизни. Так годовалый малыш, вырвавшись из рук купавшей его няни, появляется вдруг на пороге гостиной – голопузый, на смешных толстых ножках – и под взглядами умиленных гостей гордо и доверчиво ковыляет к маме. Младенец не ощущает стыда от своей наготы. Танька Голая тоже его не ощущала. Можете назвать это как угодно, только, ради Бога, оставьте в покое всем уже надоевшего Фрейда.

Раввин Иешуа Пархомовский, например, объяснял этот феномен тем, что Танькина – по каббалистическим понятиям, совсем новенькая, как свежечеканная на Божьем дворе монетка, – душа по неизвестным обстоятельствам не являлась (как должна была являться) частицей души библейской Евы. Следовательно, в инциденте со съеденным пресловутым яблоком Танька, в отличие от прочих баб, замешана не была. Ну, не была. И стыда наготы не ведала.

Хотя, повторяем, во всех иных аспектах различения добра и зла ориентировалась безукоризненно. Никогда не лгала. На чужую копейку не посягала. Чистейшая душа – никому не завидовала. Более того, не прелюбодействовала! – что в свете вышесказанного может показаться невероятным. Но факт остается фактом – Танька Голая была далека от малейшего, даже невинного флирта.

Она одна воспитывала пятилетнего сына. Говорят, муж оставил Таньку Голую, застав ее голой со своим приятелем через неделю после свадьбы. Правдивая Танька объясняла это происшествие тем, что день был очень жаркий, и она пошла открыть дверь прямо из-под душа, забыв накинуть халат. (Про мужнина приятеля, попавшего в этакий переплет, мы в данном случае не упоминаем.)

Да что там говорить про какого-то приятеля, если даже такой видавший виды крепкий орешек, как Сашка Рабинович (ближайший справа сосед Таньки Голой), художник все-таки театра, знакомый с истерическим миром кулис, повидавший на своем веку и кое-какой обнаженной натуры, нет-нет да и подхватывал на лету спадающую с головы его кипу. Потому как, что ни говорите, а обнаженная натура, стоящая на подиуме в студии, среди мольбертов – это одно, а свисающая с балкона второго этажа ленивая белая грудь со сморщенной пьяной вишенкой соска (очертаниями повторяющая округлость холмов Иудейской пустыни) – это, господа, совсем другое…

Так что Сашке Рабиновичу на правах соседа доставалось больше, чем другим.

Балкон Таньки Голой слегка нависал справа над знаменитой террасой Рабиновича. В осенний теплый (или весенний ясный), а порой и летний нежаркий день Танька Голая принимала на нем воздушные ванны. Вообще, она любила, чтобы тело дышало. Поэтому по утрам Сашка выходил на террасу с некоторой опаской. Никогда нельзя было предугадать – какая именно и в каком виде часть Танькиного дышащего тела выглянет с балкона.

По этой же причине Сашка не мог на террасе молиться – а ведь именно отсюда молитва могла бы восходить в небо кратчайшим путем, чуть ли не по факсу.

И вот, опять-таки, не суйте вы нам своего Фрейда или – что еще скучнее – не упоминайте царя Давида, узревшего на крыше купающуюся Вирсавию… Все это не имеет к Сашке, который пятнадцатый год неослабно любил свою тихую жену Роксану, ни малейшего касательства.

(И давайте, хоть и запоздало, выясним отношения: в этом романе мужья самым банальным образом любят своих жен и не собираются им изменять. Не советую также надеяться на крутые эротические сцены, роковые треугольники, убийства из ревности и прочую дешевую бижутерию. Скажем наконец правду: еврейским мужьям есть чем заняться помимо этого.)

Так что курить по утрам Рабинович на террасу выходил, а молиться – не молился.

Сегодня Сашка решил с утра пораньше замесить немного цемента и заделать кое-где отпавшую плитку. Пятисотый раз проклиная себе под нос ушедшего в Иорданию Мухаммада, не выпуская изо рта зажатую в зубах сигарету, он сосредоточенно работал.

– Сашка, Саш… – послышалось сверху.

– Ну? – не поднимая головы и не выпуская изо рта сигареты, отозвался Рабинович.

– А че, мы Русскую партию создаем?

– Кто – мы? – буркнул он, опять-таки головы не поднимая, чтобы не натолкнуться взглядом на очередную неожиданность.

– Ну, Ангел-Рая… То есть она, как обычно, не сама возглавит, а кого-нибудь видного поставит… Наверное, председателя «Кворума».

– Впервые слышу, – проговорил Рабинович, наклоняясь за следующей плиткой.

– А это ты видел?!

Сашка поднял голову и чуть не выронил мастерок. Хотя это он уже видел, и не раз: длинные крепкие ноги Таньки Голой, задранные на перила балкона, парили в бледном утреннем небе, словно два догоняющих стаю лебедя. Остальное было небрежно прикрыто (от солнца, разумеется, а не от посторонних взглядов) то и дело сползающим махровым халатом. Заставив себя не отводить взгляда, Сашка заметил, что Танька размахивает какой-то бумажкой, зажатой в голой руке.

– А что это? – спросил он.

– Листовка какая-то… Написано: «До каких пор мы будем самой дискриминируемой общиной…»

– Так это «Группенкайф»! – сказал он, принимаясь за работу. – Как только видишь в начале «до каких пор» или «сколько можно терпеть» – бросай, не читая…

– Не-а! – крикнула сверху Танька Голая, – «группенкайфщики» свою альтернативную партию создают. Я знаю. Я и сама «Группенкайф» принимаю.

– Похудеть хочешь? – с тайным сожалением поинтересовался Рабинович.

– Не-а. Просто для здоровья и счастья.

– А…

– Я вот и сейчас приняла порцию и медитирую. Такой кайф! Жаль только, не могу компанию подобрать, все утром на работе. Хочешь, будем вместе по утрам медитировать?