Но он повернул налево на Лилли-роуд, я за ним — к той квартире.

Да, мне повезло. Ему нет.

Улица точно такая же. Улицы не меняются, молчат, ни единого слова. Он остановился, вышел, двинулся ко входной двери и, как множество раз до этого (считал или нет?), отпер ее.

Без десяти восемь. Я нашел местечко на дальней стороне улицы, не доезжая ярдов двадцать. Теперь было меньше шансов, чем когда-либо, что он заподозрит слежку.

Но, может, мне надо было прекратить пассивное наблюдение? Вмешаться? Выйти из машины, пересечь улицу, прикоснуться к его плечу?

Мистер Нэш? Роберт Нэш? Полиция. Пройдемте со мной.

Он закрыл за собой уличную дверь. На втором этаже зажегся свет. Все-таки это могло ничего особенного не значить: он же был съемщиком этой квартиры. Мало ли, забыл что-нибудь. Какое-нибудь простое, не слишком существенное дело. (После того как чуть не врезался в автофургон?)

Так или иначе, можно ли его винить, если он не сумел воспротивиться? Последний взгляд по пути домой. Последний взгляд, пока комната, постель еще хранят еле уловимый остаток тепла. Пока не развеялся ее аромат.

Почти восемь. Она уже была в воздухе.

Может быть, здесь он мог по-настоящему с ней распрощаться. Подвести баланс своей жизни. Снова стать мужем собственной жены.

Не думаю, что Сара поставила бы задержку ему в вину, если бы к этому все сводилось.

Но сколько на это нужно времени? Распрощаться. Только ли с квартирой и с тем, что она для него значила? Я же видел его лицо в зале вылета — не лицо, а само отбытие. Я видел, как он погнал на красный свет.

И все-таки я сидел неподвижно, я не выскочил из машины, пока не прошло по меньшей мере минут десять. Да, сидел и сидел. Минуту за минутой. Может быть, подводил баланс своей собственной жизни. Я не принял немедленных и решительных мер, основанных на разумном подозрении, я не взял на себя должную инициативу — можно было в крайнем случае и соседей потревожить, чтобы войти в дом. Полиция! Откройте, полиция!

Да, Марш. Я просто сидел. Уже не полицейский. Ничего общего с самим собой. Кажется, даже вцепился изо всех сил в руль, точно в скалу.

Пять минут… Десять… Пятнадцать. Ужин стоял на плите. Вино дышало. Сара тоже считала минуты.

Переступаешь черту.

Я открыл дверцу, метнулся через улицу. Тогда-то он, может быть, и увидел меня — увидел не видя — второй раз за вечер. Не знаю и не узнаю. Он открыл уличную дверь в тот самый момент, как я подбежал к калитке. Мне пришлось резко остановиться — как он тогда встал перед автофургоном. Превратиться в случайного прохожего — пусть и немножко странного, запыхавшегося. Но он двинулся к калитке, ничего не видя, миновал меня, едва не задев, и сел в машину. Казалось, мог пройти и сквозь меня.

Полное впечатление, что уже не человек, а призрак.

Спрашиваю:

— Как императрица?

— Отлично. Она на юге Франции. Купила яхту.

— Здорово.

— За шестьдесят, но еще в хорошей форме.

— Молодец старушонка.

Разговор о чем угодно, лишь бы не о главном. Тратишь драгоценное время на игру в карты.

Почти четверть пятого. Через пару минут — свисток. Добавочного времени, как в футболе, тут не дают. Придется уйти до всех событий. Она будет переживать их заново одна.

Настанет ли такой год, когда этот день пройдет незамеченным, как чей-нибудь забытый день рождения, а потом вдруг вспомнится? Внезапная боль, как от удара ножом.

Нет, не думаю.

Почти четверть пятого. Два года назад я ждал у фулемской квартиры — в первый раз. Она точила кухонный нож. Даже и в мыслях не имея.

Я говорю то, что говорил на свиданиях перед уходом множество раз:

— Я с тобой, сердце мое. Я буду с тобой.

Хотя сегодня, в особый день, это не может быть правдой. Потому что она будет с Бобом. Его день. А призраки — они не похожи на обычных посетителей. Могут являться в любое время, могут проходить сквозь стены.

Кто станет его винить? Сегодня-то. Но во рту вздымается черный вкус.

Нет, он сегодня не может, просил передать свои извинения. По причинам, от него не зависящим. Вместо него — я.

Как будто я должен заместить его от и до: полноценный повтор. Его двойник. Она занесет нож и увидит, что это я. И на этот раз удержится.

Ревность — к трупу. Она может читать мои мысли. Ее глаза видят, что творится у меня в голове.

— Я буду с тобой.

— Я знаю.

Но ревность и к живому Бобу. Это она тоже знает. Ревность ко всем тем годам, к хорошим долгим годам — двадцать четыре их было, — которые кончились так, как они кончились. А могло быть с самого начала — она и я. Мы с Сарой. Нелепость, да? А Боб нашел бы себе кого-нибудь еще. И мы все были бы счастливы, все были бы живы. Нелепость.

И я, может быть, стал бы гинекологом, а Боб — полицейским.

Играешь в карты — тасуешь колоду.

Двадцать четыре года. Но время действует по-другому. Оно не так раскрывает свой смысл. Свидания, моменты, дни. Этот день, этот ясный холодный день, алмазный режущий воздух.

Две минуты. Что можно сказать за две минуты?

Близость как между лежачим больным и посетителем. Больничная тишина. Можно подумать — когда я уйду, ее отправят на операцию. То ли выживет, то ли нет. Под нож, ха-ха.

Хотя нож — он действительно есть, я знаю, торчит у нее в сердце, мучит, ржавеет.

Когда-нибудь я его вытащу.

Я с тобой, я буду с тобой. Я всегда ей это говорил, даже в самом начале — когда она ничего не хотела слышать. Бросьте, что за чепуха. Это долго не продлится.

Но однажды она сказала (улыбка — как солнечный свет на камне): «Нет, Джордж, все наоборот. Могу я быть с тобой?»

Говорю сейчас:

— Я хотел, чтобы ты была со мной, там, сегодня. Сегодня такой… красивый день. Я хотел, чтобы мы вместе стояли у могилы. Понимаешь, сердце мое, — в какой-то момент надо уйти, повернуться и уйти. Я не знал, когда это сделать. Сколько времени стоять? Если бы ты была со мной, ты сказала бы когда. Понимаешь меня? Ты бы знала. Я хотел, чтобы ты была рядом и в какой-то момент сказала: «Пойдем, Джордж. Пора».

И когда бы ты это ни сказала, сердце мое, когда бы ты ни решила, что хватит, он бы нас не остановил.

Марш спросил:

«Разве мистер Нэш не доехал бы до дому без вас?»

«Я хотел убедиться».

Он посмотрел на меня взглядом острым, но терпеливым. Тактичный старший полицейский чин разбирается с не в меру рьяным подчиненным. Как будто он мой начальник. Внутренние дела. Полицейский с полицейским. Дальше это не пойдет.