– Милая вещица. Откуда достали?

– Из горла убитого…

– Доктор Воздвиженский считает, что булавка в горле может убить? – с презрением спросил доктор.

– У погибшего свернута шея. В результате падения с высоты. Булавка – чтобы лишить сопротивления и столкнуть.

Преображенский кивнул:

– Это возможно… А я уж решил, что в Пресненском совсем обленились… Если все известно, что остается мне?

– Что за булавка? – спросил Пушкин. – Для портных и модисток великовата.

Доктор все еще держал булавку пинцетом.

– Ответ в каждом каталоге магазина, торгующего товарами для досуга, рукоделия, играми и детскими игрушками, ну хоть конторы Шварцкопфа…

– Булавка для вышивания?

– Энтомологическая булавка… Судя по длине – номер семь, для крупных экземпляров. Производят и в Германии, и в Британии, и в Австро-Венгрии, и много где еще… В упаковке традиционно по сто штук. Какой марки, сказать не смогу, простите…

– Накалывать бабочек для коллекции.

– И жуков. Булавку удерживают за шарик большим и указательным пальцами, легким движением прокалывают спинку засушенного насекомого и втыкают в планшет.

– Держать неудобно.

– Очень. Нужна привычка и тренировка, иначе испортите экземпляр бабочки, – доктор протянул булавку. – В бумаге, полагаю, ваш подарок невесте?

Павел Яковлевич подтвердил репутацию своего глаза: глаз был острый. Шурша оберткой, Пушкин извлек погибшую сковороду и двумя руками протянул доктору. Чем вызвал у него некоторое удивление.

– Неужели сковородкой добили того, кого ткнули булавкой? – спросил он.

– Эти предметы не связаны… Одна дама отбивалась от нападения. Ударила нападавшего по лицу… Можете определить, что прилипло к раскаленному днищу?

Убедившись, что над ним не шутят, Преображенский положил сковороду перед собой. Отскоблив пинцетом прилипшее, зажег горелку и поднес на пинцете к язычку пламени. Клочок вспыхнул и закрутился, окончательно превратившись в уголек. Запахло паленым. Доктор готов был вынести вердикт:

– Шерсть. Добротная английская шерсть. Легкая и теплая.

– Шарф?

– Вероятно… Неужели злодей замотал лицо, чтобы не узнали?

– Вопрос не так прост, – ответил Пушкин. – Мог замерзнуть, ожидая на морозе.

Открытия раззадорили Павла Яковлевича.

– Как жаль, что у нас в полиции нет образцов тканей. – Он встал и принялся ходить по медицинской. – Положили бы рядышком два лоскута – и пожалуйста, известна лавка, где куплено. А там ниточка тянется дальше… В Петербурге, в департаменте полиции, наверняка уже имеют нечто подобное…

– Справимся без Петербурга. – Пушкин закрыл чугунку бумагой. – Позвольте у вас оставить. В приличный дом со своей сковородой не ходят…

Преображенский не возражал. Дел в участке все равно никаких, а ему страсть как захотелось изучить нагар. Так, на всякий случай. Вдруг пригодится для решения криминалистической загадки.

• 43 •

Она так спешила, что выскочила из «Континенталя» в распахнутом полушубке. Гордое перышко угрожающе помахивало прохожим, чтобы сторонились.

Догнать не получалось. Агата не думала, что будет, когда настигнет уходящего. Такие мелочи, как бессовестное нарушение приличий (дама первой обращается к незнакомому мужчине – какой позор!), меньше всего волновали ее. Желание требовало удовлетворения: или убедиться в ошибке, или узнать нечто новое. Агата была уверена, что здесь что-то кроется. Хотя бы потому, что господин, только зашедший в ресторан, не будет бросать ужин просто так.

Исчезающая в темноте спина дразнила. Господин пересек Театральную площадь, свернул на Воскресенскую и устремился в Иверские ворота. Дальше – Красная площадь и толчея.

Последние дни Масленицы народ московский гулял на площадях. На Красной площади, зажатой крепостной стеной Кремля и только построенными Верхними торговыми рядами, царило столпотворение. В четыре ряда стояли палатки торговцев всем, что можно съесть и выпить в масленичную неделю (без мясного!). А между ними бродила и жевала самая разношерстная публика. В праздник все равны – и барыня, и мастеровой. Потому что радость, обжорство и веселье не знают различий.

Главным развлечением на площади, кроме еды и торговли, была ледяная горка. Довольно высокая: площадка, на которую вела лесенка с перилами, возвышалась в три человеческих роста, если не больше. Чтобы от спуска замирало сердце. Сердца замирали. Особенно у барышень. Под визг и смех они скатывались прямо в руки кавалеров. Что было дозволительными объятиями на людях. Забраться наверх горки по хлипким и скользким ступенькам только казалось просто: на середине лестницы высота была приличной, некоторым приходилось преодолевать страх. Не у каждой дамы на это хватало сил.

Агата не знала страха. В толчее она давно потеряла того, за кем следовала. Потеряла, наверное, окончательно. Хуже всего, что загадка осталась не раскрытой. Оставался последний шанс. Агата довольно грубо вклинилась между дамами и господами, которые выстроились в очередь на лестницу. Ей делали замечания, она не слышала. Пока на забралась на самый верх.

На площадке было тесно. Кое-кто из барышень, глянув вниз, не решался съехать. Отступать им было некуда: ступеньки заняты, назад не пускают. Они испуганно жались к перилам, создавая толчею. Какую могут создать только напуганные барышни. Агате нужно было место, чтобы сверху осмотреть площадь. Как только она протиснулась к перилам, стало очевидно: идея бесполезная. Стояла густая февральская ночь, фонари на площади освещали кишащее море голов. Разобрать в нем хоть что-то было невозможно. Агата потеряла незнакомца окончательно. А был ли он? Может быть, померещилось? Может быть, рейнское и сытный блин ударили в голову? Теперь не узнать.

Оставалось вернуться ни с чем. Агата попробовала протиснуться назад, к лесенке, но не тут-то было. Ее не пускали. Поток затягивал к ледяному спуску. Тешиться масленичным катанием не входило в ее планы. Она попробовала применить силу, но толпа давила и была сильнее.

Быть может, упрямство Агаты одолело, но тут дыхание резко перехватило, боль взорвалась во всем теле, что-то задело воротник полушубка. Ее сильно толкнули. В следующий миг Агата поняла, что падает. Безнадежно падает через перила. Вниз, в темноту. В отчаянии она ухватилась за ледяную деревяшку, скользнувшую в руках, и повалилась спиной назад. Больно ударившись затылком, Агата еще успела понять, что проваливается в окончательную пустоту.

Вниз, вниз, вниз…

• 44 •

На риск идут только романтические натуры. Математик не знает риска. Он всегда просчитывает возможные последствия и точно знает, где больше вероятность найти, а где потерять.

Пушкину не надо было использовать математику, чтобы оценить возможный риск. О чем тут говорить, когда чиновник сыска намеревался нарушить все писаные и неписаные правила. У него не было постановления прокурора или предписания судебного следователя, он не преследовал преступника, не раскрывал дело по горячим следам и вообще не имел открытого дела, то есть того, что могло оправдать приход полицейского в частный дом. К тому же поздним вечером. В случае жалобы на самоуправство Пушкину могло грозить не только строжайшее взыскание, но даже отставка. Если жалоба попадет на дурное настроение обер-полицмейстера. Риск, на который он шел, не стоил результата, который мог получить. Подобных вольностей он никогда себе не позволял.