Мы спали десять часов, а в это время люди, руководящие процессом, анализировали, что произошло, и старались удержать критиков в рамках разумного. Среди сотрудников программы не было и намека на критику. Джин Кранц заявил прессе: бывает, что астронавты устают в начале сложного полета. Наше летное братство оказало нам мощную поддержку, адресуя сомневающимся испепеляющие взгляды. Если Стаффорд и Сернан утверждают, что они устали, это в действительности означает, что они близки к потере сознания, говорили астронавты. Летчик-испытатель никогда такого не скажет, не имея очень веской причины, так что нужно взять под защиту наших пилотов. Нил сказал прессе так: «Командир обязан [принять такое решение], если он чувствует, что откусил слишком много, чтобы прожевать. Я рад, что Том проявил исключительное здравомыслие». Один из врачей NASA добавил: «Если тебе удалось заставить астронавта признаться, что он устал, то это просто красный день календаря».

Шутливое настроение, которое охватило всех из-за истории со злым аллигатором, уступило место серьезным размышлениям о том, не идет ли «Джемини-9» навстречу неудаче. Тяжелая усталость – это не то, над чем стоит смеяться.

ЦУП провел много часов в совещаниях по вопросу о том, не следует ли вообще отменить выход с учетом нашего физического состояния. «Очевидно, если экипаж будет не готов, мы не будем выполнять выход», – сказал Кранц. Доктора пояснили, что часть проблемы – в том, что наши часы отдыха и работы почти что поменялись местами. На данный момент корабль имел мало топлива, стыковка с «пузырем» оказалась невозможной, впереди был трудный выход, а мы уже чувствовали себя изможденными, и это лишь после одних суток на орбите.

Итак, пришлось пересмотреть план игры еще раз. Когда мы окончательно проснулись в субботу, руководители полета приняли решение отказаться от каких-либо дополнительных операций с «аллигатором», и передали, что мы должны провести день, дрейфуя в космосе, чтобы сэкономить топливо, проводя кое-какие мелкие эксперименты и фотографируя, а в основном – отдыхать. Выход в открытый космос на два с половиной часа был отложен до утра воскресенья. Посадка была назначена на понедельник.

Наши жены, зная нас как людей, которые никогда не сдаются, были встревожены нарастающим физическим напряжением и сказали прессе, что рады реорганизации полета и тому, что нам дали немного поспать. Утром в субботу Барбара и Трейси срезали розы на заднем дворе, а после обеда пошли в церковь на службу. Фей Стаффорд и две ее дочери, 11-летняя Дионна и восьмилетняя Кэрин, отправились за покупками.

Все они, однако, оставались в напряжении и в состоянии неопределенности. В обоих домах громкоговоритель транслировал передачи из ЦУПа и с борта корабля. В то время как остальные довольствовались телевизором, наши жены внимательно прислушивались к искаженным голосам мужей, доносящимся из этих динамиков, выискивая знаки, которые никто больше не мог понять. Услышанное им не нравилось – они ведь изучили не только наши голоса, но и настроение и привычки. Мы могли задурить головы врачам, сказав, что чувствуем себя прекрасно и готовы к бою, но мы не смогли бы обмануть Барбару и Фей. Они знали, что мы подходили к физическому пределу возможностей.

Первый шаг в пустоту открытого космоса сделал советский космонавт Алексей Леонов 18 марта 1965 года, потому что Никита Хрущёв требовал нового космического подвига, невзирая на риск. Первым американцем в космосе стал Эд Уайт, который вышел из «Джемини-4» 3 июня этого же года, потому что мы не хотели, чтобы Советы делали нечто такое, чего не можем мы[70].

Классические фотографии Эда – одни из самых известных в истории. Человек в шлеме и в защитном костюме, держащий в одной руке похожее на палку устройство с реактивными соплами для перемещения, казалось, находился наверху блаженства, паря над прекрасной голубой планетой, соединенный с кораблем лишь извивающимся фалом.

Русское достижение, 12-минутный выход, как обычно, было окутано секретностью. Американский, который продолжался 21 минуту, как обычно, горел ярким пламенем публичности. Хотя мы тогда этого не знали, ни тот, ни другой выход не был таким, каким казался. Алексей, с которым мы в итоге подружились, никогда не говорил об этом публично, но мне рассказал о том, как боролся за свою жизнь во время своей короткой «прогулки». Эд, очень сильный физически, едва сумел залезть обратно в «Джемини-4» и был полностью истощен к тому времени, как удалось закрыть люк.

Сейчас, спустя более 30 лет, можно с полной уверенностью сказать, что мы абсолютно ничего не знали о работе в открытом космосе в тот момент, когда я открыл над собой люк «Джемини-9» – ровно через год и два дня после того, как Эд вышел на улицу на несколько минут поиграть. Это воспоминание очень отрезвляет меня, когда я думаю о тех днях, и я благодарен Господу за то, что получил такой опыт и все-таки остался жив.

В космической программе изначально все планировалось так, чтобы продвигаться вперед маленькими шагами. Сначала проводится тест с минимальными ожиданиями, затем второй, немного более сложный, и так далее, до того, как будет достигнута конечная цель. Каждый полет «Меркурия» немного расширял наши знания, и весь смысл программы «Джемини» был в том, чтобы проложить дорожку к «Аполлону».

Этот осторожный метод благополучно привел нас к тому месту, где мы находились, но политические соображения и темп создания новых и неиспытанных технологий начинали ломать наше правило постепенности.

Одним из первых примеров, когда мы начали двигаться слишком быстро, как раз и оказался мой выход. Единственной задачей Эда было испытать скафандр, фал, который связывал его с кораблем и питал его систему жизнеобеспечения, и ручное реактивное устройство. От этого мы решили сделать нереалистичный скачок к двум с половиной часам тяжелой работы, которая и досталась мне. Если бы Дейв Скотт смог выполнить свой выход на «Джемини-8», мы бы знали намного больше, но этот выход отменился вследствие досрочного прекращения полета.

Моя «прогулка» содержала множество экспериментов и тестов. В ее высшей точке я должен был зафиксироваться в ракетном ранце и полетать по Вселенной за счет собственных ресурсов. Идея прекрасная, но положенные в ее основу ложные допущения, излишне амбициозные цели и подход, известный как «давай-давай», готовы были отправить меня в путь в незнакомую и опасную среду.

Уже вдали от «злого аллигатора» мы с Томом провели в воскресенье почти четыре часа за подготовкой к выходу. Тщательно прорабатывая план на 11 страницах, мы снизили орбиту. Затем я достал похожий на ящик нагрудный ранец с полки над левым плечом, зафиксировал на себе и подключил в его середину восьмиметровый фал. По нему ко мне будет подаваться кислород и электроэнергия от корабля, по нему пойдет связь и передача данных с медицинских датчиков, за показаниями которых будут следить на Земле. Извлечение фала из контейнера в невесомости напоминало борьбу с садовым шлангом – он так и норовил перегнуться в маленькой кабине. Затем мы помогли друг другу подстыковать шлемы, закрыть щитки, надеть поверх легких шелковых перчаток тяжелые герметичные и наддуть скафандры, которые теперь стали твердыми как камень. Когда я накачал свой скафандр до 0,25 атмосферы, он зажил собственной жизнью и стал настолько жестким, что не хотел гнуться вообще – ни в локте, ни в колене, ни в поясе, ни где-либо еще. Впечатление было такое, как будто мое снаряжение сделано из затвердевшего гипса – от кончиков пальцев на руках до пальцев ног.