Командир полка лишь пристально взглянул на Бориса, тот молча наклонил голову и взял в руки шлем.

— Борис! — взволнованно вскрикнула Тося, заставив его вздрогнуть.

— Спокойно, Тося, — ответил Борис, положив на ее плечо широкую ладонь. — Через пару часов встречай. Как раз к концу смены…

Тося на миг приникла щекой к его руке. Борис улыбнулся, и ответная улыбка скользнула по губам Тоси. Улыбка, скрывшая страх. Как тяжело провожать! А разве легче встречать, зная, что завтра он опять уйдет в это страшное небо? Но об этом Тося не скажет Борису. Она будет молчать. Только подушке на постели в девичьем общежитии доверяет Тося свои тревоги, свой невысказанный страх за него. А тут надо улыбаться, надо верить в свое счастье. Надо!

— Я «Луна». Слушаю вас, я «Луна», — улыбается Тося. — Двадцать первый, вас просит тринадцатый. Соединяю. Я «Луна»…

А слезы без спроса наполняют глаза.

Борис идет к самолету и, вспоминая добрую улыбку Тоси, тоже улыбается. Своей Тосе…

Самолет, загруженный только фотобомбами, легко набрал высоту, подминая под крылья темноту ночи. Ровно гудит двигатель, отблески голубого выхлопа веселыми зайчиками заскакивают в кабину, на мгновение освещая склоненное лицо штурмана.

— Считаешь? — интересуется Борис.

— Уже рассчитал, — отвечает Зотов. — Боевая высота тысяча пятьсот метров. Курс триста градусов. Пройдем под углом к посадочной полосе.

— Что же, задумано неплохо.

Медленно текут минуты полета.

Медленно скребет самолет высоту.

— Тысяча пятьсот.

— Добро. Так держать.

Внизу едва заметный свинцовый блеск. По нему угадывается река. Борис доворачивает к реке. Где-то там, на противоположном берегу, Бобруйск, на окраине которого цель — вражеский аэродром. Борис прибирает обороты двигателя, и рев сменяется негромким бормотанием. Николай Зотов приникает к прицелу.

— Десяток градусов влево! Так держать!

Борис смотрит только на приборы. Города, растворившегося в чернильной темноте, он не видит. Но Борис знает, что на звук мотора уже поворачиваются чуткие уши звукоуловителей, и расчеты зенитчиков лихорадочно высчитывают скорость, высоту, дистанцию…

Надо успеть. Надо отснять цель до первых залпов, до ослепительного света прожекторов!

Надо!

Вспышки фотобомб следуют одна за другой — серией. Борису даже кажется, что он ощущает щелчки затвора фотоаппарата, — так натянуты нервы.

А земля уже изрыгает огонь зениток и протягивает к нему цепкие лучи прожекторов. Борис увеличивает скорость и со снижением уходит на запад, во вражеский тыл, чтобы сбить с толку, обмануть противника. Маневр удался. Лучи прожекторов шарят на востоке, в пустынном небе. Туда же направлен и заградительный огонь.

— Повторим с обратным курсом, — предлагает Борис. — Для гарантии.

— Снимки должны получиться, Борис, — отвечает Зотов. — Ты смотри, как фрицы злобствуют!

— И все же надо повторить заход. Завтра сюда пойдут штурмовики и истребители. Надо снять всю систему обороны. Наши снимки спасут не одну жизнь летчиков…

— Тогда заходи! Разворачивайся на курс сто пятьдесят градусов. Да набери еще двести метров высоты. Так! Хорошо! На боевом!

Огненные хлысты пулеметных трасс полосуют небо. Прожекторы мечутся из стороны в сторону, пока один из них не натыкается на самолет. Тогда к нему присоединяются остальные.

В ослепительном свете прожекторов теряется чувство самолета — особое чувство летчика, которое позволяет ощущать самолет как продолжение своего тела, — нарушается восприятие пространства и времени. Даже перед нацеленным объективом фотоаппарата каждый человек чувствует себя скованным и будто деревенеет. А в мертвящем свете прожектора к этому значительно усиленному ощущению прибавляется еще одно — летчику начинает казаться, что он, совершенно голый, выставлен на всеобщее обозрение земли. Вот почему считаные секунды полета в свете прожекторов превращаются в бремя часов, пронизанных к тому же взрывами снарядов. Что и говорить, ощущение не из приятных. И чтобы вернуться в реальный мир действительности, надо восстановить контакт с человеком, услышать хотя бы его голос.

— Вот гады! — кричит Борис. — Засветят нам пленку!

— Не засветят! — смеется Зотов. — Зато показали всю свою оборону! Снимаю, Борис!

— Давай!

— Порядок! Можно отворачивать!

Борис не отвечает. А самолет почему-то идет по прямой, медленно теряя высоту. Уже остались позади лучи прожекторов, стих огонь зениток. И тут Зотов обращает внимание на плексигласовый козырек своей кабины: он покрылся темными пятнами.

— Борис!.. Николай Зотов хватается за второй штурвал и ощущает его непомерную тяжесть.

— Борис!..

Встречный поток воздуха размазывает по козырьку штурманской кабины темные пятна, и они превращаются в полосы.

Полосы струятся к краям козырька, и ветер забрасывает капли в кабину Зотова. Он ощущает на губах солоноватый вкус крови…

Борис мог не лететь, но он был коммунистом.

Сколько суровой беспощадности в слове «был»…

Полк в скорбном молчании выстраивается вокруг светлого холмика земли.

Рядом со мной, склонив голову на мое плечо, стоит первая и последняя любовь Бориса.

— Мы разобьем врага! Смерть — за смерть! Кровь — за кровь!..

Мы молчим, и наши глаза сухи. Плачет одна только Тося. Разве эти гневные слова вернут ей Бориса, разве спасут ее любовь? Плачь, Тося. Говорят, слезы снимают боль с сердца. А память? Как быть с нею? Но ты не думай об этом, ты плачь, Тося…

* * *

День и ночь идет подготовка к наступлению. Каждую ночь полк вылетает на боевое задание.

Узкий плацдарм на левом берегу Днепра острым клином вошел в линию фронта на стыке двух наших армий и не на шутку беспокоит командующего фронтом генерала Рокоссовского: ударят немцы в тыл нашим войскам и сорвут намеченное наступление. Для ликвидации плацдарма необходимо уничтожить мост — единственную артерию, питающую плацдарм, поддерживающую его живучесть. Уничтожение моста поручено нашему гвардейскому полку.

Уже которую ночь, прорываясь сквозь плотный заградительный огонь, наши самолеты сбрасывают бомбы, но мост невредим, как будто его кто-то заговорил, и опять по нему идут эшелоны.

Полк теряет экипажи, самолеты, а мост цел. Бомбы либо проскальзывают в просветы между металлическими фермами, либо вырывают небольшие куски балок, и тогда саперы противника тут же наваривают новые.

Уничтожить мост во что бы то ни стало! Это приказ фронта. А как это сделать?

Неизвестно у кого — то ли у Николая Нетужилова, то ли у штурмана эскадрильи Владимира Семаго, с которым он последнее время летает, родился этот простой и донельзя дерзкий план. Но оба держат его в тайне даже от командира полка, которого чуть ли не ежеминутно теребит то штаб дивизии, то штаб армии с одним и тем же требованием — мост! И все же, узнай командир полка, что задумали Нетужилов и Семаго, их план потерпит крах. Вот почему они молча наблюдают за тем, как оружейники подвешивают бомбы под их самолетом. И только когда оружейники переходят к другим самолетам, Семаго переставляет взрыватели бомб с положения мгновенного взрыва на замедление, а Нетужилов скрепляет бомбы между собой припасенным для этого стальным тросом. Первая часть плана выполнена!