– Очень вы, Маша, на Шутина сердиты, – сказал Турилин.

– А видно? – Маша смутилась. – Верно, сердита и непорядочно о человеке все плохое да плохое, тем более у вас…

– Ничего особенно плохого вы не рассказали. А что Шутин человек завиральный и путаный, нам и без вас известно. – Турилин отложил карандаш, улыбнулся и спросил: – А что вы нам расскажете о Павле Ветрове?

«Вот как завернул старик, – подумал Лева. – Простенько, однако я бы не догадался».

Маша уже совсем успокоилась, спрятала платочек, который ей понадобился, когда она пыталась отрицать знакомство с Шутиным, а позже всплакнула по этому поводу.

– Павел Ветров? – Она нахмурилась, морщинки собрались на ее невысоком лобике. – Не знаю такого. – Испугавшись сердитого взгляда Турилина, добавила поспешно: – Ей-богу, не знаю, но слышала. Женя говорил о нем. Какой-то писатель, карьерист. Женя его в люди вывел, а тот зазнался. Так Женя говорил.

– Говорил? – Турилин взглянул внимательно. – А почему в прошедшем времени? Он теперь говорит иначе?

– А Женя о нем последний раз не упоминал, – беспечно ответила Маша, и стало понятно: о смерти Ветрова и Шутина она ничего не знает.

Турилин спросил о Перове, Маша его не знала и о нем не слышала. Когда полковник заговорил о поездке в Рязань, Маша усмехнулась:

– С этого бы и начинали, а то ходите вокруг да около, будто я маленькая и не догадываюсь. Евгений эти деньги украл?

– Не знаю, – чистосердечно сказал полковник. – Нам пока многое неясно.

* * *

Шутин уговорил Машу взять на работе отгул и поехать вместе в Рязань, пригнать оттуда «Жигули», которые он якобы купил. Прокатимся, на обратном пути остановимся в кемпинге, поживем денек, как люди, деньги есть, говорил он. Маша согласилась, и они на электричке доехали до Рязани. Шутин снял в гостинице номер лишь для себя, сказал Маше, что она переночует у него, мол, зачем брать два? Затем Шутин куда-то ходил, узнавал о машине, вернулся через час злой, с перевязанной правой рукой, объяснив, что прищемил пальцы дверью. Он пошли в сберкассу, Шутин сказал, что деньги надо положить на книжку и, когда с формальностями будет покончено, перевести в какое-то учреждение. Деньги на книжку, шесть тысяч новенькими сторублевыми, положила Маша. Шутин писать не мог, поэтому сберкнижку выписали на предъявителя. На следующий день Шутин снова куда-то ходил, вскоре вернулся злой, как черт, ругал бюрократов и проходимцев. Обманули, и с машиной ничего не вышло, забираем деньги, едем домой. Маша получила в сберкассе деньги, Шутин рассовал их небрежно по карманам, неожиданно развеселился, начал сыпать шутками и комплиментами.

«Надо отдать покойнику должное, операцию он провернул быстро и элегантно», – выслушав девушку, подумал Лева.

– Деньги оказались фальшивые? – спросила Маша, и глаза у нее стали круглыми и большими. – Уж больно они были новенькие, и рука у Женьки совершенно не болела.

Леве хотелось задать вопрос, Турилин взглянул на подчиненного и кивнул.

– Простите, Мария Григорьевна, как вы узнали телефон Шутина? – спросил он излишне быстро.

В разговоре с Левой Шутин сказал, что уголовный розыск установил владельца сторублевых купюр, некогда принадлежавших Ветрову. Шутин знать этого никак не мог. Кто-то Шутина напугал, сообщив, что уголовный розыск все уже знает.

– Телефон, телефон… – Маша растерялась.

Человек по своей природе в большинстве случаев инертен. Если он врет, то врет и остановиться не может. Если он говорит правду, ему трудно быстро соврать. Маша растерялась, говорить правду не хотелось, однако девушка поняла, что для выдумки момент уже упущен.

– Телефон, – в третий раз повторила она, порылась в сумочке и протянула Турилину визитную карточку. – Мне надоело, что он не дает свой телефон и появляется, когда пожелает. Я стащила у него потихоньку. – Она посмотрела с вызовом.

Турилин понял маневр Левы и принял пас, как говорится, с лета.

– Таскать, да еще потихоньку, нехорошо. – Он взял визитную карточку Шутина. Тон полковника и лукавая улыбка противоречили его словам, и Маша заулыбалась. – Вы ему позвонили и сказали…

– Позвонила и сказала, – радостно подхватила Маша, она улыбалась и выглядела моложе своих тридцати трех. – «Маша, я тебя не забываю. Маша, ты подожди! Маша, ах! Маша, ох!» – передразнивая Шутина, говорила она и, качнувшись в сторону Турилина, доверительно сообщила: – Годы, между прочим, идут.

Полковник кивнул и, потупив глаза, вздохнул так выразительно, что Лева понял: начальник в юности действительно играл Гамлета, а Маша была покорена окончательно.

– Когда мы вернулись из Рязани, Женя мне заливает: мол, командировка за рубеж, может, тебе привезти чего? Вернусь, позвоню. Меня это «привезти чего» особенно из себя вывело. Он за десять лет мне ромашку не подарил, я не шмоточница, но женщина обыкновенная. Я его за плечи обняла и из кармана, – она показала на нагрудный карман пиджака, – карточку и вытащила. Думаю, позвоню ненароком, скажу чего привезти, а что себе может оставить. Сначала не звонила, а как увидела его на бульваре, – Маша повернулась к Леве, тот кивнул, подтверждая, – окликнула. А он, Граф, понимаете ли, не остановился даже. Я ему звонила, все застать не могла, потом наконец поймала.

– Когда это было? – спросил Турилин.

– Вчера утром и было, – бойко ответила Маша. – Голос такой ленивый у него, еле слова роняет. Я тут не выдержала и заявила ему: мол, вызывали в одну интересную организацию, интересовались, что за деньги я вносила в сберкассу, затем назад забрала. Он молчит. Тогда выдумала, конечно, а оказывается, как в воду глядела. И так страшно молчит, думаю, не инфаркт ли у Графа. Наконец глухо так спрашивает: «Как же они нашли тебя?» Им, говорю, деньги платят, чтобы они нужных людей находили, и трубку положила.

Зазвонил телефон.

– Турилин. Гуров? Здесь, – протянул трубку Леве.

– Гуров, – подражая начальнику, сказал Лева.

– Это Попова из бюро пропусков. Тут к вам молодая пара рвется. Перовы. – И, явно прикрывая трубку рукой, добавила: – Девушка рвется, муж не очень.

– Выпишите им пропуска, – сказал Лева. – Я иду, встречаю.

Перовы на четвертый этаж поднимались не на лифте, а пешком. Для Левы, ожидавшего их на площадке, эта минута растянулась, словно резиновая. Наконец он увидел их: они шли под руку, медленно, так ходят супруги, дружно прожившие жизнь.

Лева подвинул Ирине стул, Олегу указал, где сесть, кашлянул и замолчал. А что говорить? Изобразить из себя добренького, сочувствующего доктора и, потирая ладони, спросить: «На что жалуемся?» Или, наоборот, сказать сурово и назидательно: «Пришли? Лучше поздно, чем никогда».

Олег, огромный и безвольный, пытаясь улыбаться, прятал глаза под набухшими веками. Ирина, натянутая как струна, смотрела строго, глаза ее блестели, как у человека больного.