На капитанском мостике я перевожу дыхание, прежде чем бросить взгляд на видимый горизонт. Не видно ни одного корабля. Плотная гирлянда белых облаков стоит над горизонтом на высоте, равной длине большого пальца руки, их многократно пузатые верхние края выглядят острыми, будто штампованными на фоне светло-лазурного неба, постепенно становящегося более насыщенным вверху.

Никогда раньше вид из рулевой рубки не казался мне таким умиротворяющим. Но что-то не так: первый помощник капитана ответил мне очень коротко, когда я, входя, приветствовал его, и продолжал пристально смотреть на горизонт, на котором его вряд ли интересовали гирлянды облаков. В углу сидят с красными заплаканными глазами дети. Они положили голубю ломтики белого хлеба и кусочки салями и пытаются погладить его кончиками пальцев.

В штурманской рубке, отвечая на мой вопрос, старик говорит:

— Сегодня утром первый помощник выбросил голубя за борт.

— Но…?

— Ха. Через час он вернулся.

— К восторгу первого?

— Естественно.

— Не просматривается ли в моем предположении, что коробка Кёрнера с инструкцией по эксплуатации проделала тот же путь, что и голубь, определенная доля вероятности? — начинаю я обстоятельно. — Теперь ты знаешь, куда может завести маниакальная приверженность к порядку, хотя дети тотчас же убирали каждую кучку голубиного помета.

— В этом отношении, — соглашается старик с околесицей, которую я несу, — некоторую вероятность нельзя отрицать. — После этого он склоняется над картой и указывает на какую-то точку: — Здесь порт Этьен, теперь он называется Нонадхибу, в Мавритании мы протаранили нефтяной терминал компании «Бритиш Петролеум». Завтра в обеденное время мы будем иметь его на траверзе.

— А избежать этого было нельзя?

— Ничего нельзя было сделать. Порыв ветра вдавил штевень. Неожиданно при причаливании мы почувствовали сильное давление ветра на кормовую часть судна. Буксирной поддержки не было…

— А что было с лоцманами? Ты же говорил, что как раз там вы пользовались советами лоцманов…

— А что может сделать в таких условиях лоцман? Он не несет ответственности. Нашему штевню это тоже не нанесло никакого урона. Но вот продольный мостик, такая деревянная конструкция на бетонных подпорках — это все было сломано. Идиотская ситуация. Не помог даже якорь. Сначала мы ждали перед пирсом, так как не было даже судов для заводки на швартовку, затем мы хотели швартоваться с правого борта, а затем налетел этот западно-северо-западный ветер со скоростью десять метров в секунду. У нас на корабле не было достаточно балласта, всего 3000 тонн, так что ветер смог по-настоящему прихватить нас. Якорную цепь он просто потянул за собой. Дело в том, что там был просто твердый вычерпанный экскаваторами якорный грунт. Собственно говоря, это был совершенно несложный маневр, но судно потеряло сноровку.

— Порадовало ли вас то, что вы получили новый продольный мостик?

— Еще как! Он обошелся примерно в один миллион немецких марок.

— Своего рода помощь развивающимся, — ухмыльнулся я.

— Можно сказать и так.

Балластное состояние судна снова изменено. Теперь мы идем с балластным состоянием один. Судно имеет более глубокую осадку, чем раньше, в результате этого дребезжание в моей каюте уменьшилось.

Ветер усилился. Сила ветра — пять баллов. Старик считает, что возникает еще и дополнительный сопловый эффект из-за расположенных поблизости островов.

У людей из гамбургского института свои трудности. Используя рыскающий ход, они хотят определить, как реагирует корабль при соотнесении с генеральным курсом гирокомпаса при различных положениях руля и опорных маневрах. Я понял, что вряд ли есть другие такие корабли, как «Отто Ган», на которых могут быть созданы такие различные балластные условия осадки. А именно эти различия нужны ученым из Гамбурга. Но для проведения сравнительных лаговых промеров при рыскающих движениях судна им в течение двух дней нужна по меньшей мере примерно одинаковая погода. Опыт свидетельствует, что, хотя непосредственно у островов спокойно, но уже на некотором отдалении, как сейчас, снова даст о себе знать атлантическая зыбь.

Таким образом рыскание не осуществляется, так как при рыскании сильный ветер вызвал бы слишком большие изменения исходных условий. Мы подождем, пока не окажемся на траверзе мыса Бланк. В этом месте должно стать спокойнее.

— Если так будет и дальше, дело пойдет еще веселее, — стонет старик.

— Дай-ка сюда, — говорю я, придя вечером в каюту старика, и показываю на папку кладовщика, «раз обещал, значит, обещал», давай закончу с этой галиматьей.

С этим старик, очевидно, согласен, и я читаю:

«Пункт 3: Немедленное изменение ассортимента блюд на камбузе, если это еще можно называть едой. В настоящий момент мы снова стоим на перепутье между исследователями общества и программой исследований камбуза».

— Хорошо сказано! — вырывается у меня.

— Не будь идиотом, — предупреждает старик, — читай дальше!

Я читаю вполголоса: «При приготовлении пищи не хватает любви и искусства, потому что вид блюд и их вкусовое выражение все считают неопределенными. Если же людям что-то и удается, то добавка очень мала: соус и картофель, но не мясо.

Пункт 4: Мы требуем, чтобы и с камбуза нам выдавали те напитки, которые имеются на этом корабле: белый и желтый лимонад, а также такие сорта пива, как „Хольстен“, „Бекс“, „Урпильс“, „Дортмундское“, а не говорили: у нас этого нет, пейте что-нибудь другое, или: пиво „Урпильс“ можем продавать только ящиками».

— Можно я дочитаю выводы завтра? — взмолился я. — Не могли бы мы для отдыха поговорить о чем-нибудь другом?

— О чем, например?

— Например, о том, как тебе жилось в Бергене.

— Нет, сегодня твоя очередь.

— Ну нет, пожалуйста, не упрямься. Не будем играть в третьего лишнего: сегодня ты, завтра я, послезавтра ты и так далее. Ты давно знаешь, как я попал «домой в рейх». Расскажи лучше о себе, как и когда ты вернулся «домой в рейх»? В бутылке с виски что-нибудь еще осталось? Мне нужно сделать глоток после этого «скорбного плача».

— Еще полбутылки осталось, — говорит старик и тут же достает рюмки и наливает, а затем говорит: — Итак, если ты очень хочешь… — он наморщивает лоб: — Да, итак — итак, я получил приказ всю эту макулатуру, которую я забрал из Бреста, — журналы боевых действий и тому подобное, — доставить как можно быстрее в «Коралл» на связном самолете. И тогда я полетел в Берлин.

— Что сказал командующий, когда ты прибыл?

— Он сказал, что он рад, что я пробился, и хотел знать, что происходит в Бресте, и я ему доложил, что главной трудностью была эта неразбериха с компетенциями между морским комендантом, армией и так далее.

— Это было все, что ты должен был доложить?