какое-то время назад. И, не потому, что у меня много свободного времени появилось, а потому что пора об этом написать.

Мистичность вот в чем. В моих стихотворениях и некоторых других вещах фигурирует вода, а именно – река наша, и то, что мы имеем постоянно контакт с ней: ездим летом на пляж, смотрим на нее, когда гуляем. Зимой, бывает, выбираемся на лед, или просто идем вдруг гулять на какой-то затон в Красной Слободе.

У меня целый цикл есть вообще: «Прогулки по песку». Там, как минимум, в нескольких стихотворениях присутствует наша река.

А помните разговоры в университете на курсе «Социология»: человек должен часто менять свою сферу деятельности – работу, окружение, и т.д.? Я помню, сказано хорошо было. Правильно. Но, работа, если это не является любимым делом – убивает. Медленно деградируешь ты. В идеале – человеку бы хорошо вообще не работать, а скажем, заниматься тем, чем он хочет. Тут же скажут: а как он, человек, в таком случае будет себе добывать на поесть-попить? Как он будет вообще существовать? Я не знаю, сразу говорю. Не знаю. Нет у меня ответа на это. Может, весь труд должны взять на себя роботы и машины, и прочая там, техника, может еще кто-то или что-то. Но жить и мыслить экономическими выкладками – это не мое, собственно, как и вынужденная деятельность – работа.

Сложная все это задачка, конечно. На эту же тему ломал себе голову, очень уважаемый мною старик Прудон. «Собственность – это в любом случае кража, – говорил он, – и если у тебя что-то есть, то это только потому, что этого нет у меня».

Мне понравился, помню, спор в одной группе, посвященной панк-движению: «Кто где работает. И должен ли панк вообще работать?» Ответы были разными, но большинство сошлось на том, что панк в идеале должен сидеть на чьей-нибудь шее и нихуя не работать. Я согласен. И когда говорят: надо, надо. Я говорю в ответ – не надо, вот поэтому и тянет меня всегда на обочину жизни, некую, вот и стал я поэтом. А в поэзию я пришел из панка, и мой друг – поэт Иван Камон тоже пришел из панка. С этим у нас у всех все закономерно. Да так всегда было. Не мы ж, в конце концов, первые-то. Неустроенная личность нигилиста имеет свои корни в панке, поэзии, художественных течениях. В чем угодно, во всем, где есть зерно недовольства.

Утром на работе сижу у себя. За дверью, в коридоре слышу следующее. Зам по АХЧ отчитывает учащегося:

– Ты как джинсы одел, мне чуть плохо не стало! Я чуть было в обморок не упал!

На все остальные нарушения его он был готов закрыть глаза, – главное чтоб форму одежды соблюдал – ходил в брюках. У нас дресс-код. Старый, утопический, но дресс-код.

«Год назад, примерно в это же время, я сидел на вахте. Где-то в этих же числах, и думал о том, что было в это же время год назад.

Сейчас я сижу в своем кабинете. У меня есть Интернет, который вырубает бухгалтерия в пятом часу, есть кое-как соображающий ноутбук, стулья черные, советский древний сейф, втиснутый непонятно каким образом в шкаф, открывающийся без ключа, одним поворотом рукоятки, много чего есть. Только кому оно все надо? – напрашивается старый как мир вопрос. Скажите – мне надо. Нет, не угадали, мне не надо. Зачем мне столько рухляди. Половина всего, как положено, не работает. Вот люстра лежит в шкафу, так ее и списать нельзя. Тот же завхоз говорит, пусть, мол, лежит. А списывать – нет, не будем. Анекдот, одним словом. При чем, я персонаж этого анекдота. Стал им. Здесь почти все анекдот, и куча глупости имеется».

Вот, Валерий Валентиныч только что выдал на завтраке учащемуся: « Я тебе покажу Варфоломеевскую ночь! Как вечера на хуторе близ Диканьки, читал? Как там черт верхом ездил!»

Набор слов? Глупость?! То-то же…

У наших учащихся у многих сами за себя говорящие фамилии, кстати: тот же Варфоломеев. Да-да. Без шуток. Есть такой. Божеволов. – Ну, это что-то библейское… Толстов. – Маленький такой худенький пацан. Спортсмен. Совсем не толстый.

Пребывая здесь, я написал уже много стихотворений, когда у меня было вдруг свободное время, да и когда не было – я писал.

Окна мои выходят на внешний двор. Поле, используемое, если так можно выразиться, под футбол; сетка забора, весьма самопальной работы, – и дальше – спуск вниз, к воде. Видно как плещется.

Остров Голодный. Он же Сарпинский. Во всем этом есть какая-то идиллия.

Я так же сидел на дежурстве, смотрел в окно зимой на сугробы и лед, покрывающий тот берег, так же смотрел летом прошлым, осенью, уже этой зимой, и так же делаю это весной, сейчас. Идиллия. Идиллия. Непоколебимость бытия переходящего в небытие где-то здесь. Это можно видеть в чем угодно, ведь так? Я увидел – в этом незамысловатом «пейзажике».

10.

За что не стоит любить так называемых «совков», так это за их двуличность, что ли. За прижимистость. Тихушность. Какую-то тихую боязливость постоянную, мол, как бы «кто б чего не подумал», или, «кто б не сказал чего», «не сделал бы, не дай бог», – такое читается по ним. В таком режиме их мысли вращаются в их лысеющих головах.

Ну, не буду всех сюда относить, уговорили, ладно. А то сейчас вы начнете: а как же наши родители? Да ты охуел, Лёнчик. И так далее…

И вот зачем я это написал, сейчас объясню.

Я вошел в кабинет, запыхавшись (бежал по лестнице). Они втроем сидели за столом. Естественно, бухло они спрятали.

В воздухе витал этот приличный спиртовой запах.

«От кого они шифруются, только?», – подумал я, – «совки, они и есть совки…»

От меня они шифровались, понятное дело.

Сидел бывший замполит (хотя и верно говорят, что их бывших не бывает), их во времена Союза Социалистических наплодили в достаточном количестве, – редких поборников пидорской нравственности… Еще завхоз там был, и бывший замдиректора этого чудного местечка. Впрочем, про последнего сказать плохого не могу.

Завхоз… Ну, тут даже слов матерных мне не подобрать. Завхоз. И точка. Снега зимой не даст. Русский жлобарь.

Невинно сказали мне:

– Чаю будешь?

– Давайте, – равнодушно ответил я.

Ну, дальше они пиздели про то, какие они молодцы, что женились рано, выслужились вовремя, и т.д.

Мне было противно все это слушать, естественно.

      Я все думал: нахуя вы бухло