Скоробогатов очень просто и внимательно слушал и Сева не хотел никаких театральных эффектов с интригующими затемнениями, но, видимо, мелочное желание отплатить за обиду засело где-то глубоко внутри и теперь неудержимо рвалось наружу.

— …Кроме…

— «Шерше ля фам»? — подсказал полковник.

Мерин аж подпрыгнул от радости.

— Именно «ля фам», Юрий Николаевич. Всё! Гора с плеч, значит я всё-таки прав!

— Если я догадался, к чему ты клонишь, это ещё не значит, что ты прав. Просто убедительно излагаешь версию. Ну — дальше.

— «Ля фам», «ля фам», дальше некуда, Юрий Николаевич. Только «ля фам» нужна клетка с этим цветастым попугаем. Тогда он принадлежит ей одной: куда хочу — туда и полечу, понимаете? А так он другим принадлежит: жена, любовницы, компании разные… Это же Фрейд в чистом виде: она его спасает и он по гроб жизни ей обязан. Это ж как заново родиться — где-нибудь в Майами или в Австралии. Тут-то и очевидно, что не зря она из «Скорой» увольняется. Все аэропорты предупреждены, Юрий Николаевич.

Мерин замолчал, перевёл дыхание, очень уж хотелось вывести Скорого на диалог. Но тот, калач тёртый, рисовал на бумаге каких-то чёртиков. Пришлось продолжать, не заручившись начальственным одобрением.

— Это первое, кому понадобилось. Теперь второе: кто исполнитель? Невозможно представить, чтобы Щукина могла совершить такое в одиночку, правда?! Сообщник должен быть очень сильно заинтересован, он не может не понимать, что берёт на себя основную ответственность. У Кораблёва бизнес с каким-то Сомовым, это мне Щукина сказала, причём нелегальный, мы узнавали — этим Яшин занимался — легального такого нет. А Щукин — легал, фармацевт, он в разоре, дела после дефолта поправить не может. Ему надо из ямы вылезать, задолжал, небось ещё и убьют — у них ведь счёт на миллионы. А как их поправишь, проклятых, дела эти? Как?! И тут такая удача — Щукина за Кораблёва отдаёт Сомова с потрохами. Вывод, Юрий Николаевич, напрашивается сам собой: исполнителем задуманного Щукиной преступления — уж больно для него мотивация богатая — был её бывший…

— Понятно. Сколько тебе нужно, чтобы всё это подтвердить фактами и просить разрешения на аресты?

Обычно Скоробогатов не перебивал подчинённых и дослушивал до конца, чего бы это ему ни стоило. В ажитации Мерин не обратил на это внимания.

— С арестами, Юрий Николаевич, думаю, можно не откладывать — хоть завтра, тянуть опасно. А с фактами разберёмся дня за два, максимум за три.

— Понятно, — ещё раз повторил полковник. — Понятно. Понятнее некуда. Значит, дело в шляпе, остались самые пустяки?

Сева неожиданно съёжился, по спине пробежал холодок — он давно изучил своего начальника: сейчас барометр показывал на непогоду. От былой бравады не осталось следа.

— Выслушай меня, Всеволод, я буду краток. Может быть, всё так и есть, как ты излагаешь. Если это так — не должно быть ни одного вопроса, на который бы ты не мог ответить. Вот эти вопросы. Первое: кем избит Кораблёв?

Полковник отошёл к окну, помолчал. Продолжил:

— Второе: что являет собой его окружение — школьные друзья, коллеги? Они опрошены? Я спрашиваю — они все опрошены?

Мерин молчал.

— Третье: Кораблёв исчез из квартиры Щукиной — он что, иголка? Далее, хозяйка сказала, что в кухне был беспорядок, значит резонно предположить — исчезновение не добровольное. Его что — «отключили»? Убили? Вынесли? В чём? В портфеле? У него рост 185 сантиметров. На носилках? А соседи? Свидетели? Случайные прохожие? Они опрошены? «У Щукиной дрожали руки». Очень хорошо. А что дрожало у тех, кто его уносил-уводил-увозил? Действовали-то внаглую: у всех на глазах, среди бела дня — одиннадцать часов утра — самое время «бабушек-дедушек». И если увозили — на чём? Наверное, не на велосипеде. Тогда номер машины — его не могли не заметить. Если бы мы знали номер машины — ни в чём, по-твоему, неповинный Кораблёв мог сейчас сидеть рядом с нами на этом диване. И наконец для меня самое главное — гематомы на теле Евгении Молиной. Летальный исход подобного типа яда наступает ровно через 120 минут после приёма, после попадания в кровь. Значит — что? Избиение произошло до? Или после? Или во время, то есть насильственное внедрение препарата? В таких случаях естественнее обратиться к врачу, а не ехать на свидание к бывшему мужу, пусть даже горячо любимому. Если — до, тогда кто? Окружение Молиной не даёт оснований для подобных предположений. Значит — это не сто процентов, но всё же — после. После того, как ей дали выпить отравляющее вещество, её избили. А если так — в этом вполне мог принимать участие и Кораблёв. И ещё, кто дал разрешение на кремацию?

Полковник вернулся к столу, поудобнее устроился в кресле, улыбнулся, стараясь разрядить не на шутку сгустившуюся атмосферу. Спросил нестрого:

— Ну, Сева, у тебя есть ответы на эти вопросы? — Мерин подавленно молчал.

— Пять суток, начиная с этого момента. — Полковник взглянул на висевшие над входом часы. — Не спеши, Всеволод, проверяй каждый свой шаг. Ты много сделал, будет обидно, если в конце напортачишь.

_____

Катя вторые сутки не вставала с кровати: ни пить, ни есть, ни думать ни о чём не хотелось. Мятая белёсая подушка оттеняла вспухшие от слёз глаза, сноп свалявшихся рыжих волос, нос морковкой, без кровинки губы.

— Метлу в руки и на огород ворон пугать, — бесилась соседка по комнате — тёмноусая студентка режиссёрского факультета Юлия. — Я тебя дуру год уже уму-разуму бесплатно учу, время-нервы расходую, в курсовую сниматься взяла — думаешь зачем? За просто так, думаешь, или за передок твой рыжий? Нет, милая, мне он сто лет на хрен не нужен, передок твой, не по этой части, у меня всё при себе и в наилучшем виде, не волнуйся. Только затыкать их, передки наши, пробками ихними погаными — это заслужить надо, делом заслужить, а не любовью вашей сраной. В третьем тысячелетии живёшь, маленькая, пора понять что к чему. Любовь знаешь, когда кончилась? В XVIII веке, вот когда. Ну в XIX ещё вроде тебя некоторые вздыхали-умирали, девственность для принца на белом коне берегли. Всё. Теперь любят разве что кошки по весне, да и те ё…ря себе попушистей выбирают, подомовитей, чтоб накормить мог посытней да защитить в случае чего, а засраному заморышу — хрен что перепадёт, сдохнут скорей от желания, а с хвоста не подпустят. Эволюция! Так это кошки. А ты что — хуже что ли? Любовь! Он тебя когда первый раз трахал — уже о другой думал, у них, импотентов, только на новенькую и торчит, а ты глаза «пухнишь», завтра съёмка, что мне тебя — в затылок снимать? Добро б под ректора легла — он на тебя давно запал, всех б…дей поразгонял-позабросил, без виагры так отлупит — подставлять успевай, уж поверь мне на слово, приятное с полезным. Ну — понятно, дело святое. А то Феликс-недоделок…

— Он тут ни при чём, заткнись.

Катя подала голос в надежде остановить затянувшийся монолог соседки, но та поняла её по-своему.

— А кто «при чём»? Кто? Архангел Гавриил? Не ври уж, недотрога дырявая. Предупреждала ведь: случилось в школе невтерпёж — очень хорошо, забыть и не вспоминать, как и не было. Целкой ходить. Замок на неё повесить, как серьгу на ухо, и ключ от соблазна выбросить. Объявится нужный человек — найдём слесаря. А до того — ни-ни, ни боже мой, ни за какие пряники.