Отобедали. За чаем я наконец задала волновавший меня вопрос: где и как буду работать? Ответ был неожиданным:

– Сестринская ставка плюс подработки – уколы, массаж, если пройдешь курс обучения, процедуры на дому – этого хватит на жизнь, но не решит проблемы с жильем. Жилье в Москве дорогое. Мы с ребятами, что тут охотились, нашли на первое время другой вариант. Есть бабушка после инсульта, сложная, ее сын готов платить пятьсот долларов за постоянный уход с проживанием при ней плюс пятьсот вам на еду и на медикаменты.

– Сейчас многие сестры уходят в частные сиделки, разница в зарплате колоссальная, – добавила Люда.

О таких деньгах я и мечтать не могла, а что до работы – выбирать не приходилось, главное было – закрепиться в Москве.

После обеда я уложила их спать, сама начала собираться и вдруг поняла, что вещи, которые носила в Карманове, в столицу брать неприлично. Несколько Илзиных рубашек, свитер и носки, связанные у Юку, три еще душанбинские юбки и сарафан. Не было ни шубы, ни плаща – все предстояло купить в Москве.

Вечером прощались с Лейдой. Ели пироги, Виктор сделал шашлык. Лейда за меня радовалась, тараторила, как всегда. Я молчала, глядела на нее, словно старалась запомнить получше. Рано утром, Бжания еще спали, я обошла «курочек», «собачку», «коровок», всем сказала «прощай», зашла к Мустангу. Стояла, прижавшись к нему, следила, как бьется на шее могучий пульс, вдыхала его пряный запах. Страх возник ниоткуда, лицо вмиг потеряло чувствительность, если бы не старый Мустанг, отогревший меня жаром своего тела, я бы с собой не справилась. Из лошадиного глаза скатилась слеза, я поймала ее на ладонь, втерла в щеки, как втирают ночной крем. Мустанг утвердительно кивнул головой, словно припечатал договор о нашей нерушимой дружбе.

На следующий день Виктор и Люда попросили меня свозить их в Куковкино – я так много вчера рассказывала о Юку и его хуторе, что им захотелось увидеть все своими глазами. Доехали на «жигуленке» до Конакова, оставили его около недостроенного моста. В советские годы тут собирались бить дорогу в соседний Кувшиновский район к военному полигону, но бросили: то ли деньги кончились, то ли полигон стал не нужен, то ли направление признали неперспективным. Редкие конаковские жители, завидев нас, отворачивались, спешили укрыться в домах. Я тут мало с кем и словом-то обмолвилась, поэтому на их зависть и враждебность мне было наплевать. Мы перешли вброд мелкую речушку, прошагали пять километров через лес по полям, зарастающим мелким кустарником и тоненькими пока деревцами-оккупантами.

Картина, которую мы увидели, до сих пор не идет у меня из головы… Прошел неполный месяц со смерти Юку Манизера, я – наследница – еще не уехала в Москву, но голодное воронье из Конакова похозяйничало в Куковкине всласть. Все знали, что официальных документов на хутор у меня нет, значит, милиции можно было не бояться.

Дом стоял, но дверь была ссажена с петель и валялась в траве. Рамы вырвали и увезли, печь обрушили. Годный в дело кирпич кто-то сложил в кучки, подготовил к эвакуации. Кровать Юку исчезла, диванчик, на котором я спала, сломали. Несколько половиц уже вырвали, вытащили в оконный провал, аккуратно сложили в штабель на улице. Битые тарелки, заляпанные стаканы, окурки и пустые бутылки – тут справляли адскую тризну по последнему эстонцу Нурмекундии.

В сарае-мастерской погром был почище, чем в доме: все стеллажи завалены, инструменты исчезли – Мамай, пройди он с войском по хутору, и тот не натворил бы такого. Вспоротый и выпотрошенный дом, ветер, гуляющий по разворованному огороду, по продуваемым насквозь останкам жилья. При Юку здесь и ветер пел особенно, в грозовые ночи, в бесконечной метели слышались мелодии дикие, необузданно-яростные, но естественные, напор которых Манизерова крепость принимала играючи, с тем лихим задором, что и полагается при встрече с равным по силе духа неприятелем. Теперь ветер бесшумно пролетал сквозь пустые глазницы окон. Даже наросшие лопухи и траву он колыхал и причесывал с большей заботой, чем брошенное и опоганенное жилье, над которым надругались споро и изощренно, сломав хребет и рёбра. Так умеют калечить только партизаны и только своих, уличенных или заподозренных в предательстве. Звук, живший в этом месте, отлетел, земля уже готовилась поглотить руины… Люда нашла старинный медный ковшик.

– Вера, возьми на память.

Я покачала головой, показала рукой, что она может взять его себе. Из-за угла дома появился Виктор с большим амбарным замком немецкой работы. Сбить его не смогли – вырвали вместе с накладной петлей.

– Господи, какие сволочи, бросили в бурьян…

Я пошарила в щели между бревен мастерской, достала ключ. Виктор открыл замок, освободил его от погнутой ломом, исковерканной железяки.

– Работает! Сто лет ему, а работает!

– Здесь все работало… Пойдемте назад.

Они согласно кивнули, и мы пошли. Сначала молчали, но скоро гнев Виктора вылился наружу, он начал обличать местных, я оборвала его.

– Они нищие, их винить не за что.

Возразить ему было нечего, и он принялся рассуждать, что прошлое должно уйти, отмереть, чтобы зародилась новая жизнь. Непонятно только, что за новая жизнь и как она могла здесь зародиться.

На обратном пути заехали на починковское кладбище, колокол пока не стащили. Постояли у могилы. Юку умел выживать в несовместимых с жизнью условиях, смогу и я. Заработать всегда можно – только не ленись, как он любил говорить.

В последний Викторов выходной, наскоро попрощавшись с Лейдой, уехали в Волочек. У Павлика на кладбище Виктор и Люда оставили меня одну – я прибралась, поправила осевший холмик, обстучала его взятой в конторе лопатой, очистила участок от наросших сорняков. Заказала в конторе цветник и простую плиту с надписью. Бесконечные ряды могил – даже на дорожках стояли разрытые ямы (кладбище уже не вмещало новых покойников), редкие, плохо приживающиеся на песке деревца, пластиковые цветы и бронзовая кладбищенская краска. Сделала что полагается и поняла, что не смогу вернуться сюда снова.

Валерка с женой приняли нас тепло: пока Света готовила обед, Валерка у себя в гараже устроил ревизию Викторову «жигуленку»: Витя жаловался, что в Москве у него совсем нет времени заехать на сервис.

– Приезжай – ремонт по цене запчастей гарантирую!

Дядю Витю Валерка всегда уважал, теперь настал черед Виктора уважать моего сына. За год, что я не была в Волочке, Валерка обзавелся шиномонтажом, взял кредит и, отрабатывая его, мечтал пристроить к своему вагончику здание с подъемниками. Теперь он уже открыл его – автосервис «У Таджика» на три бокса. Весь в долгах, денег у него никогда нет, но уверенно смотрит вперед: переселенец расчистил пустошь, возвел строения, только б коллективизация не грянула.

2

Мне не привыкать жить в городе, но не зря, выходит, я боялась: Москва не Душанбе – здесь все по-другому. В Душанбе я сознательно пряталась от людей, мне они были не нужны, едва хватало времени на семью. Но там я знала не только соседей по подъезду – весь дом был как на ладони: Полионтовы, Бабичи, Хазины, Кримчеевы, Гафуровы, Ровинские, Асафовы, Взводовы, Кацы, Архангельские, Карины – больничные, милицейские, школьные, мясокомбинатовские. В Москве я поняла, что в Таджикистане меня окружала целая толпа людей, с которыми я варилась в большом душанбинском казане. Так готовится наш знаменитый плов. Мелкие и крупные его составляющие – каждой находилось свое место, будь то песчинка соли, крупица жгучего перца, сушеный помидор, ломтик желтой моркови, зернышко зиры, сушеная ягодка барбариса, отборный кусок бараньего мяса, срезанный с ляжки или лопатки, прозрачный шмат курдючного сала, сладкая и пузатая головка чеснока или промытые рисинки, крепкие, как дробины в патроне, – основа пиршественного блюда, объединяющего за столом всех жителей нашего южного города. Без отборного риса плов ничто – все драгоценные ингредиенты лишь добавка к жареному мясу, блюду, лишенному высшего кулинарного смысла.