— Я только что проснулась, — сказала Хейвен. — У меня миллион дел.

— И каких же? — изумилась Алекс. — Мне точно известно, что заказов на платья у тебя сегодня нет. Утром мне звонила Люси Фредерикс и рассыпалась в восторгах по поводу наряда, который ты ей сшила. Надеюсь, что платье не лучше моего. Давай истратим несколько из заработанных тобой баллов.

Хейвен нахмурилась. На ее счету в Обществе «Уроборос», который Люси Фредерикс открыла без ее ведома, имелось двадцать баллов.

— Я не состою в Обществе, Алекс, — произнесла она. — И никогда в него не вступлю.

— Ну и ладно, — отозвалась та. — Но твои баллы не должны пропасть попусту. Должна же ты как-то отблагодарить меня за то, что я сделала тебя звездным модельером.

— Правда, не могу.

— Можешь, Хейвен, — капризно проговорила Алекс. — Люси мне заявила, что, когда она утром забирала у тебя платье, ты была одета точно так же, как вчера. По ее словам, ты скоро превратишься в бомжиху. Пришлось уверять ее в том, что ты регулярно моешься.

Хейвен обвела взглядом комнату, из которой не выходила два дня. Люси права. Она ведь и душ не принимала. Боялась отлучиться хоть на секунду и пропустить звонок. Но Бью по-прежнему не нашли. Адам и Йейн затаились. Хейвен начала размышлять о том, не совершила ли она ошибку, порвав с Хорами.

— У тебя восемь минут, — предупредила ее Алекс. — Поверь мне: тебе совсем не хочется увидеть, какие сцены я мастерица закатывать.

— Хорошо, — вздохнула Хейвен. — Но мне надо двадцать минут.

Алекс и Кэлума она обнаружила в гостиничном вестибюле. Они расположились вдвоем в большом кресле. Они представляли собой безупречно красивую пару, и в первый миг даже не верилось, что это — живые люди. Идеальные, фарфоровые лица. Волосы, сверкающие золотом. Алекс была в темно-лиловом пальто, и цвет чудесно сочетался с сиреневым шарфом, выглядывающим из-за воротника куртки Кэлума. Словно они сошли со страниц книги Фицджеральда или с обложки журнала винтажной моды. «Интересно, это совпадение, — подумала Хейвен, — или они нарочно так нарядились?»

— Ох, малышка, видок у тебя действительно неважный, — возвестил Кэлум. — Может, тебе стоило причесаться?

— В кои-то веки не стану спорить с Кэлумом, — улыбнулась Алекс. — Что, если мы оторвемся от нашего кавалера, чтобы немножко себя побаловать? Я знаю один спа-салончик на Мортон-стрит…

— Нет! — воскликнула Хейвен.

— Да, она просто минуты без меня прожить не может. — Кэлум порывисто поднялся и, обвив рукой плечи Хейвен, нагло ухмыльнулся. — Меня не только джентльмены, меня и дамы обожают.

— Тогда, может быть, мы культурно развлечемся? — предложила Алекс.

— Звучит блестяще, — произнес Кэлум с великолепным британским аристократическим акцентом. — Именно такой досуг необходим этой юной леди.

И, взяв Хейвен под руки с двух сторон, они фактически вытащили ее из вестибюля на улицу, где их ждал черный «универсал».

— К художественному музею «Метрополитен», — распорядилась Алекс.

— Сегодня понедельник, — заметила Хейвен. — Разве он не закрыт?

Кэлум и Алекс дружно расхохотались.

— Только не для нас! — сообщил Кэлум.

За парадными дверями музея их встретила женщина. В белой блузке и непритязательном сером костюме — явно мелкая сошка из Общества «Уроборос». «Они и в почтенный „Метрополитен“ пробрались!» — ужаснулась Хейвен.

— Все устроено, как обычно, мисс Харбридж, — сказала служительница. — Вы помните дорогу?

— Конечно!

Алекс прошмыгнула мимо женщины, даже не глянув на нее. Кэлум и Хейвен устремились за ней. Быстро одолев просторный нижний этаж, они спустились по лестнице. Наконец Алекс достигла своей цели. У входа в галерею находился стол, а на нем — три хрустальных фужера и бутылка шампанского. Алекс открыла пробку и наполнила бокалы.

— Спасибо, — пробормотала Хейвен, хотя было еще далеко до полудня, да и по возрасту им выпивать не полагалось.

— За Хейвен, — провозгласила тост Алекс. — Чтобы ее модели однажды демонстрировались здесь, в «Метрополитене». — Она залпом осушила бокал и снова наполнила его шампанским. — А теперь — вперед.

Хейвен вошла в галерею, и ее со всех сторон окружили бледные стройные манекены. Их бездушные глаза таращились из-за стеклянных колпаков. На каждом красовался наряд из далеких эпох. Тут были и платья испанских придворных, расшитые золотом из ацтекских храмов, и наряды девятнадцатого века с пышными турнюрами, которые наверняка мешали дамам садиться. Некоторые манекены словно позировали для воображаемых фотографов, а другие прятали лица за разрисованными вручную веерами. Хейвен поежилась. Идеальные музейные призраки не имели права изображать умерших женщин из плоти и крови.

— Где мы? — поинтересовалась она.

— В Институте костюма, — объяснила Алекс. — Я часто сюда заглядываю. Пытаюсь вообразить себя в других жизнях. — Она остановилась напротив манекена в алом платье, украшенном жемчугом и драгоценными камнями, и задумалась.

— Алекс плоховато помнит свои реинкарнации, — прошептал Кэлум. — А ее родители не записывали за ней в детстве. Считали дочку чокнутой. Насколько мне известно, они до сих пор такого же мнения. С мамочкой и папочкой Харбридж я имел несчастье познакомиться прошлым Рождеством. Только не проболтайся Алекс, но они — самые скучные люди на свете. Жутко психуют, если при них заговоришь про что-нибудь, кроме футбола или погоды. Но наша миленькая, добренькая Алекс их боготворит.

— Но Алекс в последних семи жизнях была актрисой, — возразила Хейвен.

— Это ей внушила Пифия, — фыркнул Кэлум. — Кстати, Алекс тебе призналась, что являлась самой Мэрилин Монро?

— Алекс умница. Разве Мэрилин Монро не была немного глуповата?

— Ни в коем случае. Она имела специфическое чувство юмора. И если бы критики не обращали столько внимания на ее грудь, то заметили бы, что она неплохо играла.

— А ты? — спросила Хейвен. — Ты многое помнишь?

— Теперь уже нет. Мне повезло: мать притащила меня в «ОУ» в раннем детстве. Тогда я болтал про три реинкарнации. Не исключено, что для меня Шекспир написал роль Гамлета. Пару столетий спустя я был хорошо известным актером-ребенком, но умер от какой-то изнурительной болезни. А в предпоследнем воплощении меня звали Уоллес Рид.[19]

— Как? — переспросила Хейвен.

Кэлум насупился.

— Уоллес Рид был звездой немого кино. Лучшим героем-любовником. Ну, в общем, матушка не сомневалась, что меня ждет блестящее будущее.

— Конечно, она очень гордится тобой, — сказала Хейвен. — Ты добился успеха.