В Амстердаме, в маленьком дворике, скрывавшемся от посторонних глаз за деревянной дверью, я обнаружил старую кирпичную стену, которая, несмотря на обжигающе холодный, до слез в глазах, резкий ветер, дувший над бесконечными каналами, смогла немного прогреться под робкими лучами весеннего солнца. Я вынул руки из карманов и провел ладонями по выщербленной поверхности кирпичей. Они показались легкими, хрупкими, вот-вот готовыми рухнуть под собственной тяжестью. Мне вдруг неудержимо захотелось поцеловать их, прикоснуться к ним губами — еще лучше ощутить текстуру, которая чем-то напомнила мне не то пемзу, не то куски халвы из лавки восточных сладостей.

На Барбадосе я как-то раз вышел на пляж на восточном побережье острова. Передо мной расстилался бескрайний — до самого горизонта — океан. Я знал, что до самого африканского побережья нет ни клочка суши. Остров, на котором я находился, неожиданно показался мне маленьким и беззащитным, а его несколько театральная растительность — розовые цветочки и волосато-косматые деревья — почему-то стала восприниматься как своего рода протест суши против бескрайней монотонности моря. Я помню и вид, который открывался из нашего окна в комнате на постоялом дворе «Простой смертный» в Озерном краю: холмы, сложенные из мягких силурийских пород, были покрыты нежно-зеленой травой, подернутой легкой дымкой, словно покрывалом, накрытой мягким утренним туманом. Линия холмов поднималась и опускалась, словно контур тела какого-то огромного животного, которое лишь ненадолго прилегло отдохнуть и в любой момент могло проснуться и, встав в полный рост, как минимум несколько миль в холке, стряхнуть со своей мягкой зеленой шкуры вековые дубы и цепкие живые изгороди — ни дать ни взять, легкие пушинки на теле великана.

2

Обнаружив в непосредственной близости что-то по-настоящему красивое, мы непроизвольно испытываем желание завладеть этой красотой, получить ее в свое распоряжение и насытить ею свою жизнь. Как же нам порой хочется иметь возможность сказать: «Да, я здесь был, я все это видел и оценил эту красоту!»

Но красота — субстанция ускользающая, порой ее встречаешь там, где ей, казалось бы, совсем не место, или, например, в тех местах, куда явно никогда не вернешься. А еще чаще ее появление оказывается следствием невероятного совпадения множества факторов, таких, как время года, освещенность и погода. Как же тогда достичь обладания красотой, как навсегда сохранить для себя летящий поезд, похожие на халву кирпичи или вид на английскую долину?

Определенные возможности в этом отношении дает фотоаппарат. Фотографирование может в какой-то мере утолить жажду обладания, порожденную красотой того или иного места. Наша тревога по поводу того, что воспоминания о прекрасном моменте сотрутся в памяти, шаг за шагом отступает с каждым щелчком затвора. Кстати, эффект можно попытаться усилить, лично сфотографировавшись на фоне того или иного красивого места. Смысл этого почти ритуального фотографирования, наверное, выражается в простом, но по-своему изящном постулате: таким образом человек надеется сохранить красоту в себе, сохраняя хотя бы зрительно себя в ней. Стоя у подножия колонны Помпея в Александрии, в общем-то можно даже попытаться нацарапать свое имя на гранитном постаменте, следуя, таким образом, примеру флоберовского друга Томпсона из Сандерленда. («Невозможно посмотреть на колонну и не увидеть имя Томпсона, а следовательно, невозможно не вспомнить его, не подумать о нем. Этот кретин стал частью памятника и останется с ним навечно… Все дебилы мира в той или иной степени являются Томпсонами из Сандерленда».) Более скромным и куда более разумным шагом будет покупка сувениров — какой-нибудь местной керамической миски, лакированной шкатулки или пары сандалий (Флобер, кстати, купил себе в Каире три ковра). Это поможет нам сохранить более яркие воспоминания об ушедшем и утраченном — точно так же, как оставшийся в медальоне локон возлюбленной, ушедшей к другому.

3

Джон Раскин родился в Лондоне в феврале 1819 года. Важнейшей темой его многочисленных работ была попытка решения вопроса сохранения красоты тех мест, в которых мы бываем, и продления ощущения обладания этой красотой.

С раннего детства он на редкость живо и легко воспринимал все визуальные детали и особенности окружающего мира. Сам художник вспоминал, что в возрасте трех-четырех лет смог целыми днями с удовольствием разглядывать узоры и сравнивать цвета квадратиков на ковре, или, например, исследовать хитросплетения волокон древесины в досках на полу; или же раз за разом пересчитывать кирпичи в стенах соседних домов, лишь ненадолго отвлекаясь от этого занятия, чтобы выразить окружающим свой восторг по поводу очередного маленького открытия. Родители Раскина всячески поощряли в мальчике эту чувствительность и восприимчивость. Мать рассказывала об окружающем мире и природе, а отец, преуспевающий импортер хереса, читал сыну по вечерам после чая классическую литературу, а каждую субботу непременно водил в какой-нибудь музей. Летом семья неизменно путешествовала либо по Британским островам, либо по континентальной Европе, причем поездки совершались не ради развлечения или праздного любопытства, но для того, чтобы увидеть и познать подлинную красоту, которая, как было принято считать, была присуща величественным альпийским пейзажам, а также средневековым городам Северной Франции и Италии, в особенности Амьену и Венеции. Путешествовали они неспешно, в карете, проезжая не более пятидесяти миль в день, при этом каждые несколько миль обязательно делали остановку, для того чтобы полюбоваться окрестностями. Привыкнув с детства к подобным поездкам, Раскин продолжал путешествовать в той же манере всю жизнь.

Наблюдая за собственным интересом к красоте и анализируя желание обладать ею, Раскин пришел к пяти основным выводам. Во-первых, считает он, красота — это следствие одновременного воздействия множества факторов на наш разум, причем воздействие происходит как на визуальном, так и на психологическом уровне. Во-вторых, людям свойственна прирожденная тяга к красоте, то есть, с одной стороны, они способны ее воспринимать, а с другой — жаждут обладать ею. В-третьих, существует множество суррогатных способов низшего порядка для выражения этой тяги к обладанию красотой. Среди таких способов — желание покупать сувениры или ковры, стремление нацарапать свое имя на историческом памятнике и фотографировать все то, что хоть как-то попадает в категорию красивого. В-четвертых, существует единственный способ обладать красотой должным образом. Заключается он в понимании красоты через осознанное восприятие воздействующих на нас психологически и визуально факторов, порождающих ощущение красоты. Ну а в-пятых, по мнению Раскина, самым эффективным способом достижения осознанного понимания категории прекрасного является попытка описать красивые места средствами искусства (не имеет значения, словесными или визуальными — через рисунок или живопись), вне зависимости от того, в какой мере тот или иной человек от природы наделен художественными способностями.

4

На протяжении нескольких лет (с 1856 по 1860 год) Раскин был просто одержим идеей научить человечество рисовать: «Искусство рисования имеет гораздо большее значение для человеческого рода, чем даже письменность. Этому мастерству следует учить каждого ребенка точно так же, как детей учат писать. К сожалению, рисование в наше время оказалось совершенно незаслуженно забытым и выдвинутым на периферию образования. Пожалуй, сейчас едва ли найдется один человек на тысячу — даже среди уважаемых учителей, преподающих, в частности, и рисование, — кто мог бы осознанно и внятно сформулировать основополагающие принципы этого искусства».