А потом произошел еще один интересный случай. Русские партизаны, ковпаковцы, где-то человек тридцать с лишним, заехали в Яструбичи, а там как раз квартировала сотня УПА. Помню, что сотня была из восточных украинцев, все на конях. Перед этим ковпаковцы на конях проехали через Поздимир, очень быстро — мы не поняли, кто они такие. Я поехал за ними. Подъезжаю к Яструбичам, а там перед селом гора, потом долина, и село не видно. Слышу — в селе стрельба, и тут ковпаковцы отступают назад, из села. Случилось так, что они утром, когда только рассветало, подъехали к селу, а там стоял часовой от сотни, стал по ним стрелять. Они его убили, въезжают в село, кто из наших выскакивает из хат, по тем они стреляют. Но дальше наши уже увидели, что это враг, и как стали шпарить по ним! Ковпаковцы видят, что наших тут много, стали отступать назад. Из них всех где-то семь человек убежало, с пулеметом — спрятались возле церкви, за забором. А сотня стала обходить вокруг села, чтобы дорогу перекрыть. Когда ковпаковцы увидели, что их окружают, то стали прорываться. Я вижу — бежит конь с перебитой ногой, на нем их двое сидит, и на дороге лежат убитые ковпаковцы — тут, там. А наши стрельцы в кальсонах, с автоматами — как спали, так и пошли в атаку, по грязи. Семеро ковпаковцев все-таки вырвалось, но говорили, что не больше. Пулемет они бросили, и хлопцы забрали его в сотню. А один ковпаковец спрятался в сарае, под снопами. Вечером приходит в одну хату и говорит: «Слава Украине!» А у нас так не говорили, у нас говорили: «Слава Иисусу Христу». «Слава Украине» говорили только в сотнях, а среди людей такого не было. Люди сразу поняли, что это не наш человек. Он говорит: «Я бандеровец, отстал от своих. Где тут у вас есть бандеровцы?» А нас бандеровцами никто не называл, нас называли украинским партизанами. Хозяин хаты ему отвечает: «Не знаю, может где-то есть, надо с ними связаться». Тут же к нам побежала девушка, рассказала, и двое наших хлопцев пошли за ним. А он вышел из хаты, пошел по селу — когда проходил возле церкви, то комсомольский билет выбросил. Хлопцы его поймали, привели в сотню. Он попросился в сотню, и его взяли! Ну конечно, за ним следили, но взяли! Молодой парень, говорил по-украински, хотя не совсем чисто — русские слова вставлял. Но какая разница — воевал он честно. А уже потом как-то был бой с немцами, и его убили. Сотня переходила через поле, и ее в этот момент атаковали немцы. Нескольких стрельцов ранило, нескольких убило, и среди убитых был тот парень.

А.И. — Вы принимали участие в боях против немцев?

М.С. — С немцами я близко столкнулся около только один раз. Как-то из Кристинополя в Поздимир приехали немцы на четырех легковых машинах — какие-то офицеры. Зашли в одну хату, там поляк жил. Хлопцы мне об этом доложили, а я сразу доложил «Гефайсту». Он по-немецки хорошо знал, и у него были еще другие люди, которые по-немецки знали. В то время в селе стояло подразделение УПА, человек пятьдесят, все в немецкой форме. «Гефайст» послал к ним связного, передал, что немцев надо взять. Мы с «Гефайстом» пошли к этим немцам, говорим с ними, а в это время наши окружили хату. Мы автоматы на немцев наставили, и им уже некуда было деваться. «Гефайст» сказал: «Если хотите по-хорошему, то отдайте оружие, мы ничего вам не сделаем». Оружие забрали и отпустили их. Они быстро в машины сели, дверцами хлопнули, дали газу и уехали. Вот это у меня произошел один такой случай, а больше я с немцами не сталкивался. Если немцы знали, что в лесу есть УПА, то к лесу подойдут — постреляют-постреляют в сторону леса и уедут, а в сам лес не заходили. А когда фронт подходил, то немецкие солдаты ходили по селам по двое, по трое и просили: «Мамка, мамка! Млеко, яйка!» Женщины им кричат: «Нету!» А они: «Нема водки, нема яйка — до свидания, хозяйка!»

А.И. — Вы принимали участие в боях против польского подполья?

М.С. — Только один раз. Как-то подошли к селу Остров, а там как раз польский отряд — жгут село, несколько хат уже горит. Мы на них напали, завязали бой. Они немного отбивались, потом отошли в костел — сколько их там было, я не знаю. А когда они засели в костеле, то что ты им сделаешь? Тем более, что нас было немного, только моя боевка — восемь человек. Мы залегли, начали обстреливать костел — били по окнам. А через какое-то время в село заехала машина немцев, и я дал команду отступить. Вот такой короткий бой — мы потерь не имели, а были ли убитые у поляков, неизвестно. Мы, ветераны, сейчас встречаемся с молодежью из «Пласта», и как-то раз один маленький мальчик меня спрашивает: «Дядя, а сколько Вы москалей убили?» Говорю ему: «Я по ним стрелял. Но солдат стреляет, а Бог пули носит. Я стреляю — может, убил, а может, не убил». В том бою было то же самое — стреляли, но сколько убили и убили ли вообще, я сказать не могу. Вообще поляки не имели сильного подполья в нашем крае. Там, на Закерзонье, действовали большие подразделения АК (Армии Крайовой — прим. А.И.), а у нас — нет.

Летом 1944 года к нам подошел фронт, немцы стали отходить. Мы с одним гражданским мужиком выехали подводой из Волсвина, нам нужно было пробиться на Яструбичи. Подъезжаем под Яструбичи — немцы. Я соскочил с подводы, залег во ржи. Немцы этого мужика забрали, подводу забрали и поехали на Волсвин. Я тоже решил возвращаться в Волсвин, вышел к селу, а тут уже цепь русских идет через рожь. И немцы стали их из минометов обстреливать, мины рвутся на поле. Я с того поля выбрался, зашел в лес, там встретился со своими хлопцами и пошли дальше. Перешли по мосту через Буг в село Селец, а там течет речка Рата — глубокая речка, и в обрыве у нас был сделан схрон. Открываешь корягу, а там ход в схрон, и мы туда залезли на ночь, переночевали. Утром открываем выход, выходим, видим — где-то вдалеке уже солдаты ходят. Мы оружие спрятали, пошли без оружия, а паспорта имели с собой. Вышли на железную дорогу, а там русские солдаты едут на дрезине, и к нам: «Руки вверх!» Потом смотрят, что мы без оружия: «Ребята, что вы тут ходите? Могли же вас застрелить!» Я паспорт им показал, и мы себе пошли.

Ну, фронт пошел дальше, а наши сотни и боевки остались в тылу. Мы продолжили работу в СБ, но работать стало труднее, потому что на нашей территории появилось много советских войск, особенно пограничников — с ними мы имели постоянные столкновения. Например, мы вдвоем с одним моим боевиком, «Ромком», ходили на задание в село Торки. Возвращаемся назад, проходим через село Волица. Ночь темная — ничего не видно, а нам надо пройти по дороге, потом поворот и через мост надо идти в лес. Подходим к повороту, а там какой-то свет падает на дорогу. Подошли ближе — в хате светится. Я говорю: «Зайдем, спросим, нет ли где москалей». Заходим в хату, а там мертвая женщина лежит — бабушка, и родственники ее сидят, молятся. Мы поздоровались, спросили, нет ли в селе москалей. Они говорят: «Пока спокойно, нет». Выходим обратно на дорогу, за пару десятков метров перед нами мост, и слышим — оружие бряцает. Кто-то там есть, на мосту! Наши это или нет — мы не знаем. Мы стоим на свете, их не видим, а они нас могут видеть. Мы скорее назад, во двор. У хаты стены темные, я говорю: «Ромко», станем под стены и будем видеть, куда они пойдут». Стали под стену, видим — идут, и не в форме, а в маскхалатах. Подходят к хате. Я говорю: «Не будем рисковать. Наши это или нет — неизвестно». Отошли на огород. Выходим на огород, видим, что там уже сидит один. «Ромко» ему кричит: «Пропуск!» Тот сказал их пропуск, но мы же ответа не знаем. И «Ромко» сразу из десятизарядки — шарах по нему, тот упал. Мы мимо него пробежали, выскочили за село, перешли через реку и вышли на село Корчин. Утром послали в Волицу нашу разведку, люди им сказали, что пограничники заходили в ту хату, все обыскали, даже подняли умершую бабушку — искали нас. Хозяин хаты говорил, что на огороде кровь, но был это убитый или раненый — никто не знает. Вот такой счастливый случай — а если бы пошли на тот мост, то оттуда не вышли бы.