Апарисио. Так лучше для него, он ведь этого только и хотел. Я мечтал лишь о том, чтобы собрать денег и уйти к семье. По своей воле я никогда бы не оставил мать и сестер одних на свете. Это Жермано так захотел. Да, я должен вернуться к ним. А ты, Бенто, как у тебя с женитьбой? Послушай моего совета — женись и уходи подальше от этого страшного места. Это — земля страданий. Не вздумай остаться здесь, друг. Девушка хорошая, она достойна тебя. Завтра прибудут сюда солдаты и сделают с людьми все, что захотят. Кангасейро тоже никого не пощадят.

В это время, волоча ногу, подошел капитан Кустодио:

— Пойдем, сынок, я с утра тебя ищу.

И они ушли к запруде. Старик был крайне взволнован.

— Не знаю, в чем дело. Но я потерял всякую надежду. Я так и умру, не смыв позор. Там, наверху, похоронен мой сын. Жена умерла с горя, а я остался, чтобы расплатиться за зло, которого никому никогда не причинял. Что плохого я сделал? Что я сделал, сынок?

Он замолчал, и в его глазах показались слезы.

— Твой брат Апарисио был моей надеждой. Да, у него сила, и он мог доказать Касуса Леутерио, что за убийство невинного нужно расплачиваться на этом свете. Но время идет, а твой брат топчется на месте. Никто не может справиться с Касуса Леутерио. Вчера мне говорили, что он сбросил уже судью в Такарату. Остается только поехать в столицу и поговорить с правительством, и будь что будет. Да еще этот мастер пристает, говорит, будто я потерял всякий стыд. А какой может быть стыд у старика, который оставил сына одного в беде и дал жене умереть с горя? Я вызвал тебя для того, чтобы сказать: я сам убью обидчика в Жатоба. Я не ушел до сих пор только из-за твоего брата Домисио. Капитан прислал его на мое попечение, и я должен был заботиться о парне, но я потерял сон, сынок. Если не боль в ноге, то мучит другая боль, не телесная, — душа болит, а это еще тяжелее. Там наверху сын, я похоронил его вот этими руками. И мне все время хочется зарыть самого себя в могилу к нему, чтобы превратиться в прах, как он. Говорят, ты собираешься жениться на дочери мастера? Так сделай это поскорее. И если бы твой брат не был с тобой, я бы дал тебе совет — совет старика: уходи подальше, беги из этого несчастного сертана. Послушай, сынок… он там, лежит наверху, невинный… А отец ничего не сделал, чтобы отомстить. Только потому, что Касуса Леутерио этого захотел, все кончилось… Но твой брат Домисио нуждается в тебе, и он пришел сюда по приказу капитана. Если бы моя жена была жива, она бы полечила его, но она умерла со стыда. Да, сынок, я не могу открыть рта, чтобы сейчас же не заговорить о сыне и жене. У несчастного старика одно на языке. Но я сделаю то, чего никто не сумел сделать! Скоро я уйду отсюда, заряжу ружье и покончу навсегда с тем, кто мучил меня столько лет.

— Капитан, что поделаешь со всемогущими? Сеньор ни в чем не виноват. Полковник Леутерио распоряжается в сертане. У него такая же власть, как у правительства, даже вооруженные солдаты охраняют его дом.

— Сынок, тебе хорошо говорить, а я, старик, страдаю. Моя жена Мосинья хотела сделать то, чего не смог я, послала негра Фиделиса, и он погиб на берегу реки. Но я еще покажу всем… Бог на небесах должен узнать, что Кустодио дос Сантос однажды все же поступил как настоящий мужчина.

Глаза капитана лихорадочно блестели, губы дрожали, и из сморщенного рта, обросшего бородой, вылетало приглушенное рычание. Скрытая ярость как бы рвалась наружу из наболевшей груди и не могла вырваться. Но вместе с тем все это производило впечатление чего-то нарочитого, в приступе ярости капитана было что-то неестественное. И он сам, почувствовав фальшь, перешел к жалобам, которые больше подходили к нему.

— Никто не верит моим словам. Я знаю, никто не верит. Да и кто может поверить такому никчемному старику? Не верила жена, не верит и сын, который лежит там, наверху, в земле отца, в той земле, которая не должна была принадлежать такому отцу. К чему она?

Утки крякали в водоеме, заросшем зелеными листьями. В углу вокруг бадьи вода была чистая, на неподвижной поверхности отражалось голубое небо, плавали марруско. И вдруг на безлюдной земле наступила тишина. Старик не подымал головы, из его глаз катились слезы, падая на бороду, как капли росы на сухие листья. Бенто стало очень больно, сердце защемило от жалости. Он хотел найти слова, чтобы утешить беспомощного старика, но перед глазами встала обезумевшая покойница мать, отец, отрешившийся от жизни, умирающий священник Амансио. И тогда ему самому захотелось плакать. Но показать старику в такую минуту, что и он был человеком, не приспособленным к жизни в этом сертане, среди людей с каменным сердцем, с сильными руками, не боящихся смерти, свободно владеющих оружием, — нет, это было бы ужасно. Бентиньо, так же как и капитаном, овладел страх. Они шли медленно. Им больше нечего было сказать друг другу. Старик даже казался юноше сильнее, чем он сам, — ведь старик открыл свои чувства, сказал все, что думал. А Бентиньо и этого не посмел. У него не было сил ни на что: ни чтобы расстаться с этой жизнью, ни чтобы бежать отсюда. Подойдя к энженьоке, капитан сказал:

— Так я и сделаю. Пусть Касуса Леутерио убьет меня. Но мой сын там, наверху, в земле, и моя жена скажут: «Кустодио, мы знали, что в конце концов ты отомстишь».

VI

Прошло немало дней, прежде чем Домисио почувствовал себя в силах покинуть дом и снова отправиться в каатингу. Однажды вечером, вернувшись домой, Бентиньо застал брата на ногах.

— Я ждал тебя, чтобы предупредить на рассвете ухожу разыскивать Апарисио. Хочу добраться до убежища Зе Донато в районе Мошото. Здесь оставаться стало опасно. Сегодня утром после твоего ухода явилась какая-то негритянка и завела подозрительный разговор. Знаешь, что эта чертовка сказала мне? Безумная, о которой я тебе говорил, родила от Апарисио. Я ничего не ответил ей, но сердце замерло. Неужели эта несчастная знает что-нибудь о нашей жизни? Правда, она сказала, что пришла затем только, чтобы предложить мне лекарство, но я сомневаюсь в этом, лучше уйду.