После провала путча 22 августа я с утра разъезжал по городу, прикидывая убытки. Подсчитывал битые троллейбусы. Намечал ремонтные работы. Отдавал кучу нетривиальных распоряжений, чтобы сделать жизнь вновь размеренной.

Вдруг в машине раздался звонок.

Сообщали: на площади перед зданием КГБ собралась толпа. Хотят свалить памятник Дзержинскому. Какой-то скалолаз уже взобрался на монумент, накинул трос на шею… Люди остановили грузовик… Привязали конец троса… Теперь тянут…

Я перепугался. Монумент весил 87 тонн. Любые неумелые действия с ним могли привести к катастрофе.

Во-первых, как он будет падать. Не угробит ли кого по дороге.

Во-вторых, перевозбужденная масса вряд ли представляла себе, сколько всего скрывается внизу, под площадью. А там метро, городские коммуникации, коллекторные туннели.

Мы рванули на площадь. Подъезжаем… Слава богу, еще стоит. Даже мощный грузовик не смог его сдвинуть. При советской власти ставили монументы «на века».

На площади идет стихийный митинг. У мегафона — Геннадий Хазанов, Мстислав Ростропович, Егор Яковлев… В общем, все те же, кто был у Белого дома, только настрой их речей теперь совершенно иной. Видно, что чувствуют агрессивную мощь толпы и стремятся сдержать ее разрушительную энергию. В какой-то степени это удается. Но неизвестно, надолго ли.

Я встал рядом с выступавшими. Хотя люди, находившиеся на площади, осознавали себя победителями, было заметно отличие этой человеческой массы от той, что ждала штурма у Белого дома. Даже если предположить, что это те же самые люди… Но там возникло братство, тут — толпа. Там настоящая опасность — тут торжествующая агрессия. Там все стремились бережно и внимательно относиться друг к другу, жесты были осторожны и добры, обращение друг к другу родственное, братское. Здесь господствовал размах разрушения. Эта недобрая масса решила мстить.

Мегафон взял Александр Музыкантский и объявил от имени мэрии и правительства Москвы: «Решение о снятии монумента принято! Памятник Дзержинскому обязательно будет снесен. Сейчас же! Немедленно! Уже едут три мощных подъемных крана! Надо только подождать…»

И тут я увидел, как гигантская масса мгновенно приняла решение.

Это было удивительно: толпа жила как единый организм. При всей видимой агрессивности — в жестах, выкриках, движениях — она не казалась безрассудным скопищем. Нет, это была наделенная волей масса, которая поставила перед собой четкую цель и решила немедленно ее осуществить.

Она требовала мощного, жесткого действия. Но слушала нас. Городская власть была с ней заодно. Она нам доверяла.

Конечно, не обошлось без неожиданных инцидентов. Расскажу лишь об одном. Какие-то молодые люди в той части площади, что примыкала к «Большому дому» КГБ, решили прорваться в здание. Стали штурмовать двери. Не знаю, что переживали те, кто находился внутри. Думаю, мощь огромной толпы и на них произвела впечатление. Однако там скрывались профессионалы. Знали, как надо действовать. Когда напор парней стал чересчур решительным, дверь на секунду отворилась, оттуда появилась рука с баллончиком, одному в лицо пшикнули слезоточивым газом — и тут же заперлись снова.

Вероятно, то был газ «Черемуха», потому что лицо мгновенно распухло. Мы отправили парня в больницу. Больше подобных попыток никто не повторял.

Убедившись, что толпа успокоилась, я отправился в мэрию.

Помню со школьных лет, что Маяковский советовал «юношам, вступающим в житье, делать жизнь с товарища Дзержинского». Не думаю, что следовало рушить памятник, и мне хотелось бы его восстановить, невзирая на обвинения в «реанимации коммунистической идеологии, в попрании памяти невинно загубленных жизней».

Без монумента Лубянская площадь выглядит голой, известные скульпторы, с которыми я общаюсь, единодушны — это шедевр Вучетича. Людям, накидывавшим петлю на шею Дзержинскому, внушили, что он — палач, родоначальник сталинского террора. Но это же абсурд! И даже не только потому, что он умер задолго до начала массовых репрессий. Нисколько не сомневаюсь, с Дзержинским «разобрались» бы, не дожидаясь 37 года, как с другими старыми большевиками, посмевшими не соглашаться с вождем. Такие люди Сталину не требовались. Железный Феликс — сильный, умный, порядочный человек. Его отличала своя точка зрения на то, что происходило в стране после 17 года. Почему взялся за руководство разваленным транспортом и Высшим советом народного хозяйства? Потому, что многое знал и умел, обладал завидной волей, чтобы решать хозяйственные вопросы, вопросы жизни и смерти, хорошо мне известные. Причем речь тогда не шла о стабилизации, страну требовалось попросту спасать от голода и разрухи, которые принесла Гражданская война.

Мне Дзержинский близок тем, что боролся с детской беспризорностью. Боролся результативно. Я бы радовался, если бы в девяностые годы члены правительства Гайдара и Чубайса последовали его примеру. После «шоковой терапии», как после Гражданской войны, в Москве на улицах и вокзалах появились тысячи беспризорных, из них почти все не москвичи, ребята из других регионов и ближних государств. Побежали они в столицу в поисках спасения. Нам пришлось их спасать как обездоленных стариков. Дзержинский, как теперь говорят, представитель силовых структур. Ну не нравятся нам силовые структуры, а государства без них нет. Мы вообще народ куда как свободный, только почему-то у нас безудержная свобода выглядит неприглядно.

Уехал тогда из центра. Но тут же оказалось, надо спешить обратно.

Теперь не к КГБ, а к зданию Центрального Комитета КПСС. Часть людей двинулись туда. Остановить их — как сообщалось по телефону — было невозможно. Здесь надо пояснить, что такое ЦК КПСС на Старой площади. Это целый квартал (15 зданий на 170 тысяч квадратных метров), представлявший собой по сути крепость и информационный лабиринт, начиненный секретными данными о решениях и свершениях высшей партийной власти.

Здесь формировалась вся тайная политика государства. Отсюда шло управление номенклатурой внутри страны и коммунистическими структурами за рубежом. Комплекс зданий Центрального Комитета не раз перестраивался с З0-х годов, чтобы повысить секретность и оперативность тайных связей. Где и как спрятана информация, в каких документах и компьютерах зашифрованы данные о партийных вкладах и засекреченных операциях, никто, конечно, себе не представлял.

Допустить толпу «гулять» по коридорам и кабинетам (а охрана в таких условиях вряд ли могла бы сопротивляться) — значило рисковать важнейшей информацией о деятельности КПСС и СССР. Не говорю уже о возможном мародерстве и хулиганстве. Надо было немедленно что-то делать. Но что?

Первые шаги мы предприняли еще накануне, когда в мэрии стало известно о признаках непонятной активности: со двора ЦК один за другим выезжали крытые фургоны. Что они вывозили — документы, оборудование, ценности? — никто не знал.

Тогда я дал распоряжение службе ГАИ не выпускать груженые машины со двора. У входа поставили депутатский пост. Это максимум того, на что мы, городская власть, имели право. Принимать более решительные меры муниципалитет неправомочен.