Речь ее звучала спокойно, но когда мисс Маккормак повернулась к Тибору лицом, он ощутил, что между ними возникла неловкость. Глядя на него упорно, чуть ли не с вызовом, мисс Маккормак ждала ответа.

Наконец он отозвался:

— Нет. Я попробую сыграть еще раз.

— Но вы ведь задаете мысленно вопрос, почему я не сыграю сама? Почему не возьму у вас инструмент и не покажу, чего добиваюсь.

— Нет… — Надеясь выглядеть безразличным, Тибор помотал головой. — Нет. Думаю, наша обычная процедура — как раз то, что надо. Вы даете устные указания, я играю. Иначе бы я только и делал, что копировал. Ваши слова как бы открывают для меня окошки. Если бы вы играли сами, окошки бы не открылись. Я бы копировал, и только.

Мисс Маккормак подумала и кивнула:

— Наверное, вы правы. Ладно, постараюсь выражаться яснее.

Дальше она стала рассуждать о разнице между концовками и подводящими пассажами. Когда Тибор заново сыграл необходимые такты, она улыбнулась и одобрительно кивнула.

И все же после этой краткой размолвки на их занятия легла какая-то тень. Может, она существовала и раньше, но теперь была выпущена из бутылки. В другой раз, когда они сидели на площади, Тибор стал рассказывать о том, как прежний владелец его виолончели приобрел себе инструмент путем обмена за несколько пар американских джинсов: дело происходило во времена Советского Союза. Рассказ подошел к концу, мисс Маккормак поглядела на Тибора со странной полуулыбкой и произнесла:

— Инструмент хороший. С красивым голосом. Но мне трудно судить: я к нему и пальцем не прикоснулась.

Тибор понял, что беседа сворачивает на прежние рельсы, и быстро отвел взгляд в сторону.

— Для музыканта вашего уровня такой инструмент не подходит. Он и меня сейчас не вполне устраивает.

Оказалось, ему уже больше не расслабиться при разговоре с мисс Маккормак; мешало опасение, что она перейдет наскоком к той же теме. Даже в ходе самой приятной беседы его разум оставался на страже, чтобы вовремя занять оборону. Как бы то ни было, вечно выворачиваться не представлялось возможным, и Тибор стал просто изображать из себя глухого, когда мисс Маккормак произносила что-то вроде: «Насколько было бы легче, если бы я могла просто сыграть вам этот отрывок!»

К концу сентября (в воздухе уже веяло прохладой) Джанкарло позвонил из Амстердама господин Кауфман: открылась вакансия на место виолончелиста в небольшом камерном ансамбле, который выступал в пятизвездочном отеле в центре города. Четырежды в неделю ансамбль играл по вечерам на балконе в столовой зале, и еще на музыкантов возлагались иные «необременительные, не связанные с музыкой» обязанности в других помещениях отеля. Предоставлялись питание и жилье. Господин Кауфман немедленно вспомнил о Тиборе, и место было ему обещано. Мы не стали медлить и в тот же вечер, в кафе, сообщили Тибору эту новость и, думаю, все как один были поражены тем, как прохладно он ее воспринял. Прежде, когда мы договорились с мистером Кауфманом о его «прослушивании», Тибор был настроен совершенно иначе. Джанкарло — так тот просто разозлился.

— И над чем тут так долго ломать голову? — спросил он юнца. — Чего ты еще ждешь? Приглашения в Карнеги-холл?

— Я благодарен, ты не думай. И все же мне нужно подумать. Играть для публики, пока она чешет языками и набивает желудок? И потом, эти самые иные обязанности. Достойно ли это такого музыканта, как я?

Джанкарло никогда не отличался сдержанностью: если бы мы его не остановили, он сгреб бы Тибора за грудки и проорал ему в лицо все, что о нем думает. Кое-кто из нас даже счел необходимым принять сторону юноши: указать, что, в конце концов, это его собственная жизнь и он не обязан браться за работу, к которой не лежит душа. Постепенно страсти поутихли, и Тибор даже начал признавать, что в этой работе есть и хорошие стороны — если считать ее временной. Еще он заметил, довольно бестактно, что по окончании туристического сезона наш город сделается стоячим болотом. Амстердам, по крайней мере, культурный центр.

— Я обдумаю это дело как следует, — заключил он. — Ты будешь так добр сказать господину Кауфману, что я сообщу о своем решении через три дня?

Едва ли Джанкарло это понравилось — он ведь ожидал самой восторженной благодарности, но все же он пошел звонить господину Кауфману. За весь вечер, пока велся этот разговор, никто ни разу не упомянул Элоизу Маккормак, однако все понимали, что все сказанное Тибором было продиктовано ее влиянием.

— Из-за этой женщины у него теперь гонора полные штаны, — сказал Эрнесто, когда Тибор ушел. — Ну, пусть явится такой надутый в Амстердам. Там ему в два счета пообломают рога.

Тибор не рассказывал Элоизе о том прослушивании у господина Кауфмана. Несколько раз он собирался, но всегда отступал. Чем больше крепла их дружба, тем большим предательством представлялось Тибору, что он всерьез думал о чем-то подобном. Само собой, Тибор не собирался ни советоваться с Элоизой, ни даже обронить хотя бы намек. Но хранитель тайны из него был никакой, и решение не проговориться привело к неожиданным последствиям.

Тот день был не по сезону теплым. Тибор, как обычно, пришел в отель и стал играть новые пьесы, которые в это время разучивал. Но не прошло и трех минут, как Элоиза его остановила:

— Что-то у тебя не так. Я это поняла, едва только ты вошел. Я теперь изучила тебя вдоль и поперек, даже то, как ты стучишься в дверь, о многом мне говорит. А уж когда ты заиграл, мне стало ясно окончательно. Скрыть не получится, даже и не пытайся.

Тибор сник и, опустив смычок, собирался уже чистосердечно во всем признаться, но она, остановив его жестом, сказала:

— Есть кое-что, о чем нельзя больше молчать. Ты скрытничал, но это бесполезно. Я хочу обсудить это. И всю прошлую неделю хотела.

— В самом деле? — удивился Тибор.

— Да, — кивнула она и развернула стул, впервые за все время садясь лицом к Тибору. — Я не собиралась тебя обманывать. В последние недели мне приходилось нелегко, а ты вел себя как настоящий друг. Для меня было бы ударом, если бы ты решил, будто я сыграла с тобой дешевую шутку. Нет, пожалуйста, на этот раз не надо меня останавливать. Я хочу высказаться до конца. Если ты мне прямо сейчас дашь виолончель и попросишь что-нибудь сыграть, я откажусь. Не потому, что инструмент недостаточно хорош, — ничего подобного. Но если ты подумал, что я обманщица, выдаю себя за того, кем не являюсь, то ты ошибаешься. Посмотри, чего мы вместе добились. Разве это не доказывает, что я никакая не обманщица? Да, я говорила, что я виртуоз. Но позволь объяснить, что я имела в виду. Я имела в виду, что я с рождения была наделена особым даром, таким же, как твой. И тебе, и мне дано нечто, чего большинство других виолончелистов никогда не достигнет, сколь бы упорно они ни занимались. Впервые услышав тебя в церкви, я сумела распознать этот дар. Ты, наверное, так или иначе обнаружил его во мне. Именно это в первый раз привело тебя ко мне в отель… Таких, как мы, считаные единицы, Тибор, и мы умеем друг друга распознать. Тот факт, что я еще не научилась играть на виолончели, ничего не меняет. Ты должен понять: я действительно виртуоз. Но такой, которого еще предстоит раскрыть. Ты тоже еще не до конца раскрыт, этим я и занималась последние несколько недель. Помогала тебе высвободиться из оболочки. Но я тебя не обманывала. У девяноста девяти процентов виолончелистов под оболочкой ничего нет, раскрывать нечего. И потому такие, как мы с тобой, должны помогать друг другу. Нас ведь так мало, и если судьба сведет нас где-нибудь в толпе на площади, нельзя разойтись в разные стороны.