Она как-то спросила его об этом. Да, Маха вспомнила: она как-то уже спросила его об этом. И он ответил, он сразу дал ответ на все ее вопросы: почему он такой, что всех к нему притягивает, — но Маха тогда его не поняла, она думала о другом.

— Ты со всеми общаешься совершенно одинаково, — сказала ему тогда Маха. — Для тебя как будто нет разницы, кто перед тобой: мужчина, женщина, какого человек возраста, чего он хочет от жизни или от тебя… Это так странно. Почему?

— А неужели есть разница? — удивился Макс. — Мужчина, женщина… Есть только ты — и вот это небо. Разве ты не поняла это, когда была там, на болотах?

Когда они говорили, был май, они стояли на балконе их общежития и смотрели на краснеющий край неба. Болото тогда было далеко от Махи. А сейчас стало близко. Очень-очень близко. Она посмотрела себе под ноги, как будто линолеум на кухне у Макса порос мхом. Ноги утопают по щиколотку, но сделаешь шаг — и следа твоего уже нет. Ты пройдешь, но от тебя ничего не останется — мох закроет твои следы, твои мысли, твои мечты. Ничего не останется. Какая же разница, кто ты, о чем ты думаешь, чего ты хочешь… Мужчина или женщина — есть только ты и этот мох, который не знает различий.

Научиться видеть себя и это небо. Научиться видеть, что все равны. Стать выше и мудрее себя самой. Стать Максом. Что останется тогда от меня?

«Если все равны для тебя, ты никого, никого не любишь», — хотела сказать Маха там, на балконе, но не сказала. Не сказала никогда. Она просто отпустила его, непонятого, неразгаданного, а через месяц уехала на каникулы к родителям, оставив Макса в душе теплой, приятной московской загадкой.

Она успокоилась, словно глотнула свежего воздуха. Села за компьютер и внимательно прочла письмо заново. Увидеть за проблемами человека. Не самого себя со своими собственными проблемами — а заблудшего Человека. Увидеть — и вывести его из этого леса. Так, как сделал это на болотах Макс. Она не знала, чем Макс добился, заслужил, выстрадал для себя такое право — вести, но оно было за ним. Это единственное, что она о нем твердо знала. Это было то, что притягивало к нему людей. И сейчас она не могла подвести Надю.

Маха нажала на кнопку «ответить», закрыла глаза, собираясь с мыслями, и застучала по клавиатуре. Письмо получилось сжатое, простое и ясное. Такое, какое она хотела бы получить от Макса — оттуда, из несуществования, в котором он исчез:

«Чем больше мы знаем о человеке, тем больше это его от нас отдаляет. Человек становится биографией, набором фактов, номером в телефоне, привычками, воспоминанием. Суть пропадает.

То же с нами самими. Чем законченней становится наше знание о самих себе, тем меньше мы знаем, чем являемся на самом деле. Младенец, не имеющий представлений ни о себе, ни о мире, ближе к настоящему знанию о себе, чем тот, кому кажется все давно понятным.

Позволь себе меняться, как течет вода. Позволь себе роскошь не знать о себе ничего. Ты увидишь, как мир вокруг станет столько же непознанным — и прекрасным».

4

Больше Надя никогда не писала. Маха не удивилась, скоро забыла о ней. Она уже не просто отвечала на письма — она училась делать работу Макса. Что-то давалось легко — особенно дизайн всяких постеров, календарей, наружки, чем, как оказалось, он тоже занимался. Маха умела это и сама и скоро с гордостью получила первую плату за труд. Правда, в виде электронных денег. А картошка в шкафу кончалась, и это могло означать, что скоро придется встречаться с клиентами, чтобы получать деньги реальные. Маха хихикнула, представив, как обалдеют клиенты, когда вместо Макса явится она. Впрочем, не факт, что кто-нибудь из них знал Макса в реале.

Она уже смирилась, что не разгадает Макса. Что-то безошибочно подсказало ей, что это невозможно. Что все личное он унес с собой, если оно было, и в этой квартире его не осталось. Она даже не заметила, как это ее перестало волновать.

Маха больше не оглядывалась на него, расслабилась и стала появляться на форумах под его именем. И никто ничего не заметил. Она включалась в дискуссии, давала советы; к ней прислушивались, ей были рады. Ведущий конференции предложил дату онлайн-семинара («Что-то мы забросили это дело, пора бы восстановить»), Маха подумала и согласилась.

Она провела его с легкостью, которой сама от себя не ожидала. Не без легкого волнения, но это только придавало вкус. Отвечала на вопросы с ленцой профессионала. Когда один неофит принялся распространяться о том, что в любой работе должно быть творчество и вдохновение, особенно в такой, как их, что все зависит от таланта и т. д., Маха посмеялась и ответила: «Ты ошибаешься. Незаменимых людей нет. Только опыт и знание дела. Твои личные характеристики давно никого не волнуют. За это не платят». Макса слушали, как нового гуру.

А когда, ближе к полуночи, семинар кончился, Маха почувствовала себя другим человеком. Свет не включала, белесого монитора вполне было достаточно, чтобы осветить кухню, чтобы сидеть, поджав ноги на диване, смотреть в пустоту, прислушиваться к себе и пытаться понять, что же произошло.

И вдруг с какой-то болезненной отчетливостью Маха осознала: Макс никогда не приедет. Он исчез. Если он вообще был когда-либо, этот загадочный Макс.

Маха оцепенела. Она почувствовала себя так, словно бы подменила его. Словно бы заняла эту нишу, и никто, кроме нее самой, не заметил, что это произошло. В этом мире совершенно неважно, кто ты, что за душа обитает в тебе, слышишь ли ты джаз в капающем кране или видишь космос в луже дождевой воды. В мире, в котором жил Макс и куда она теперь попала, никому вообще не важно, что ты из себя представляешь. Никому, кроме того, кто любит тебя. Но Макс не понял этого. Он испугался. Он испугался потерять себя — того настоящего, которого так долго боялся раскрыть. И просто растворился. Так было проще.

Маха решительно встала с дивана и отправилась в комнату. Теперь можно. Она открыла дверь и зажгла там свет. Она не знала, что собирается делать. Включать компьютер, чтобы искать личные письма Макса? Заглянуть в шкаф, найти фотографии семьи, записные книжки, личные вещи, сухие цветы между пожелтевшими страничками блокнотов? Хоть что-то, что доказало бы, что Макс существовал.

Она и правда открыла шкаф, и на нее ворохом вывалились фотографии. Большого формата, на прекрасной бумаге, пейзажи и неожиданные зарисовки, портреты толпы, текстура мокрого камня, простые грустные цветы, лужи и отраженные в них фары — все то, что делалось на пленку и о чем Макс говорил «для рамки». Они упали к ногам, Маха смотрела на них сверху в оторопи, как на мертвых птиц.

Все это, настоящее, оказалось ненужно. То, где был Макс больше, чем в любой другой его работе, что не хотел делать ни фоном для сайта, ни постером, ни рекламой, ни перекидным календарем, — это стало не нужно и сухим ворохом лежало на полу. И если до этого момента оставалась хоть какая-то надежда, что Макс где-нибудь в Турции или Египте, лежит на пляже, потягивает коктейль из трубочки и перешучивается с девицами в бикини, глядит на теплое, радостного цвета море и старается забыть о Москве и работе, — если до этого момента Маха могла обманывать себя так, то теперь все осыпалось. Она никогда не разгадает его, не будет знать лучше, а он не вернется. Он никогда не вернется. Его место заняла теперь она, и этому миру нет дела, кто выполняет ту или иную работу. Мужчина или женщина. Старше или младше. Универсум.