Дело в том, что Леонора, получалось, не напрасно взяла в свои руки его имущественные дела. Подробности своих денежных операций она впервые поведала ему за неделю до их нынешнего разговора. Оказывается, она заработала двадцать две тысячи фунтов на сдаче земли в аренду, и еще семь — на временных постояльцах, которых, по договору, она пустила в поместье жить за ремонт. Кроме того, удачно вкладывая — с помощью Эдварда — деньги в акции, она заработала еще шесть или семь тысяч, которые, в свою очередь, принесут хорошие проценты. По всем закладным она расплатилась, так что за исключением двух Ван Дейков и части фамильного серебра, они ничего не потеряли относительно того времени, когда на их горизонте появилась Дольчиквита и, как прожорливая саранча, едва не разорила их подчистую. Леонора могла гордиться своим достижением. Она разложила перед Эдвардом цифры, он молча смотрел.

Тогда она сказала: «Я думаю, тебе пора покинуть армию и нам вместе вернуться в Брэншоу. Если мы здесь останемся хоть ненадолго, мы потеряем здоровье».

Эдвард по-прежнему молчал.

«Я давно ждала этого дня», — проговорила она беспомощно.

Тут только он нашелся: «Ты совершила настоящий подвиг. Ты потрясающая женщина». Говоря это, он думал о Мейзи Мейден: ведь если возвращаться в Брэншоу, значит, они должны расстаться. Эта мысль была неотвязной. Конечно, им нужно возвращаться домой: Леоноре нельзя больше оставаться в этом гнилом месте.

Леонора добавила: «Я надеюсь, ты понимаешь, что распоряжаться всеми доходами будешь отныне ты сам. Это примерно пять тысяч в год».

Она-то надеялась, что такая радужная перспектива и то обстоятельство, что она стала возможна исключительно благодаря ее трудам, вызовут в нем теплый отклик. Не тут-то было: мыслями он был далеко — с Мейзи Мейден, с которой его скоро разлучат. Он уже видел горы, что их разделяют, — синие вершины, моря, солнечные равнины. Вслух он обронил:

«Да, ты очень щедра». Двусмысленная фраза — она так и не решила, благодарность это или издевка.

Разговор этот состоялся неделю назад.

И все последующие дни он взвинчивал себя, представляя, как вскоре лягут между ним и Мейзи высокие горы, необъятные моря, залитые солнцем равнины. Его трясло от этой мысли душными ночами, бросало то в жар, то в холод. Утро не приносило облегчения: тот же жар, та же мука. Ни минуты покоя; внутри у него все переворачивалось; постоянная сухость в горле и, как ему казалось, зловонный запах изо рта.

От Леоноры он старался скрыть свое состояние. Рапорт об увольнении он подал: через месяц им уезжать. Он считал своим долгом поддержать жену, а поддержать он ее мог одним-единственным способом: как можно быстрее сняться с места. Он исполнял свой долг.

Самым ужасным в их отношениях в то время было то, что любое движение Леоноры он встречал в штыки. Она предложила ему снова занять положение хозяина в доме — он воспринял это предложение с желчной злобой: ну да, дутый король, связанный по рукам и ногам. Он решил, что так она собирается разлучить его с Мейзи Мейден. Лежа бессонными ночами, он исходил злобой, так что к утру, казалось, все темные и потайные места в комнате наполняла ненависть. Поэтому и на известие о том, что Леонора предложила мужу Мейзи отпустить свою жену вместе с ними в Европу, он машинально ответил ненавистью — все, что она ни делала, он встречал в штыки. В то время ему казалось, что она жестока в каждом своем поступке, даже если сам поступок по случайности вроде бы и неплох… В общем, ситуация накалилась до предела.

Но вот с океана повеяло прохладой, и ненависть его как рукой сняло. Вернулись былая гордость за жену и уважение к ней. Его самолюбие приятно тешила мысль о том, что он скоро снова будет распоряжаться большими деньгами и что благодаря достатку сможет наслаждаться обществом Мейзи Мейден. Эти факты убеждали его в том, что жена его поступила мудро, настаивая на том, что им следует поэкономить и поджаться. Он расслабился. Временами, идя по палубе с чашечкой горячего бульона для Мейзи Мейден, он даже чувствовал себя безоблачно счастливым. Как-то вечером, стоя рядом с Леонорой на палубе, опершись на перила, он вдруг воскликнул:

«Клянусь богом, ты самая замечательная женщина на свете. Жаль, что мы иногда ссоримся».

Она ничего не ответила, повернулась и пошла в свою каюту. Но с тех пор она гораздо меньше жаловалась на недомогание.

Ну а теперь пора, по-моему, выслушать сторону Леоноры…

Это гораздо труднее. Ведь хотя она казалась внешне твердой, на самом деле решения свои меняла очень часто. Она с детства усвоила: надо уметь молчать. Этому ее научили в семье и в школе. А порой ей так хотелось заговорить, признавалась она мне. И каждый раз она со стыдом вспоминала о своей слабости. Из этого можно сделать вывод, что ей ничего так в жизни не хотелось, как держать язык за зубами — со всеми, с Эдвардом, с женщинами, в которых он был влюблен. Она стала бы себя презирать, если бы вызвала его на откровенный разговор случайно оброненным словом.

Они ведь не жили, как муж и жена, с тех самых пор, как он изменил ей с Ла Дольчиквитой. Не потому, что она настаивала на этом из принципа. Нет, я думаю, ей запретили ее духовники. Сама же она определила для себя, что он обязательно к ней вернется, хотя бы духовно. Она до конца не понимала, чего хочет, — возможно, она не понимала себя. А может, как раз понимала.

Порой ей казалось, он почти к ней вернулся; иногда она была на волосок от физической близости с ним. Но точно так же ей хотелось порой уступить искушению и разоблачить миссис Бейзил перед ее мужем, или рассказать все юному супругу Мейзи Мейден. В такие минуты она желала навести на всех ужас и вызвать публичный скандал. Ведь она ясно видела, как крепнет его страсть сначала к одной, потом к другой женщине: стоило только приглядеться и навострить уши чуть искуснее, чем это делает кошка, когда следит за сидящей на ветке птичкой. Тут не могло быть ошибки: только влюбленные так напряженно смотрят на дверь или ворота дома; только любовники так удовлетворены и безмятежны после интимного свидания.

Порой она воображала больше, чем происходило на самом деле. Одно время она возомнила, что у Эдварда сразу несколько интрижек — с двумя, а то и тремя женщинами. И тогда он представлялся ей гением распущенности, а она самой себе — мученицей. Она дает ему полную свободу; ради упрочения его капиталов готова сидеть на воде и хлебе; отказывает себе во всех женских удовольствиях — платьях, драгоценностях; даже приятельниц у нее нет, поскольку дружба тоже накладна для семейного бюджета.

И вместе с тем она не могла не признать, что миссис Бейзил и Мейзи Мейден — прелестные женщины. Даже самые недоверчивые представительницы женского пола, от придирчивого взгляда которых ничто не укроется, отметили бы, что миссис Бейзил очень хорошо относится к Эдварду, а общение с миссис Мейден действует на него просто благотворно. Ей же это казалось чудовищным и несправедливым поворотом судьбы. Необъяснимо! Почему, задавала она себе один и тот же вопрос, в душе ее мужа никогда не находило отклика все то доброе, что она для него делала, — почему он это ни во что не ставил? Какой бес вселился в него и не давал ему открыться ей так же, как отрывался он миссис Бейзил? Ведь не такие уж они с ней разные. Да, верно, та высокая, темноволосая, у нее нежный грустный голос, в котором слышится бесконечное сострадание ко всему живому, созданному Творцом, — не важно, слуга ли это с опахалом или цветы на ветке. Зато в начитанности она явно уступает Леоноре — по части ученых книг, точно. А романы Леонора в расчет не берет — пустое это занятие. В остальном разница между ними не велика, думала Леонора: обе честные, правдивые, в общем, женщины как женщины. Для мужчины все женщины одинаковы спустя три месяца совместной жизни, полагала она, сама не зная почему. В душе она надеялась, что скоро сострадание наскучит, нежный грустный голос разонравится, высокий волнующий силуэт примелькается и перестанет вызывать ощущение, что ты углубляешься в заповедный лес. Но этот момент все никак не наступал: Эдвард по-прежнему вился вокруг миссис Бейзил — это было выше понимания Леоноры. Когда же они расстались, Эдвард продолжал писать ей длинные письма, и снова Леонора задавала себе вопрос: «Почему?» Вообще, у нее началась тяжелая полоса в жизни после того, как они расстались — Эдвард и миссис Бейзил.