— Я к Никитским воротам греться ходил, мне стрельцы чарочку налили, — продолжал Стенька.

И ведь не врал! От сознания того, что из уст его изливается чистейшая правда, он даже заулыбался.

— Одну? — уточнила жена и нагнулась с ухватом, чтобы подцепить и выволочь из печи большой горшок-кашник.

На столе же Стенька заприметил деревянную миску, в которой было уж истолченное сало для заправки, и порадовался ждущему его вкусному ужину.

— Одну, свет. Потом же, как стало ясно, что у того двора никто не появится, я в Кремль пошел, на Хлебенном дворе калач купил, поел, — обстоятельно докладывал Стенька, раздеваясь. — Потом приказ открылся, я Деревнину рассказал, что да как, и Деревнин меня сразу же по иному делу послал…

Стенька замолчал.

Наталья, держа кашник на весу ухватом, смотрела на мужа, чуть склонив голову, и лицо ее хоть и хорошело, да нравилось Стеньке все меньше и меньше…

Жена, осторожно поставив кашник на стол, прислонила ухват к печке, подошла совсем близко и уперлась пальцем прямо в грудь муженьку.

— А это что такое? Это что, я тебя спрашиваю, блядин сын?!?

Стенька, чтобы лучше разглядеть нечто ужасное, выпятил грудь и склонил голову. Тут же его рот непроизвольно приоткрылся…

Новенькая, красивая, искусно расшитая и безукоризненно чистая, достойная жениха рубаха облегала ту мужественную грудь. И волосы на дурной Стенькиной башке зашевелились. Как-то нужно было соврать, но как, но как?!?

— Отвечай, собака! Что это?.. Не то…

Прислоненный к печке ухват, казалось, сам качнулся к хозяйке.

— Не знаю! — заорал Стенька. — Не знаю!!!

Некоторое время потрясенная Наталья молчала.

Всякий человек знает, что на нем надето. Кроме тех убогих, что не умеют сами ложки до рта донести. Когда здоровый мужик, который до сих пор ложку до рта доносил вполне исправно, глядит на рубаху, как если бы она была соткана из живых гадюк, и орет соответственно, то не сразу и сообразишь, как себя с ним вести дальше.

Вдруг до Натальи дошло — пил! Пил где-то всю ночь! Сам не ведает, что с ним было!

— У Никитских ворот, стало быть, грелся? Знаю я те ворота! В кабаке ты грелся! Все кружала, поди, обошел! Что еще пропил? Креста не пропил?

Вдруг до Стеньки дошел ход ее взбаламученных мыслей: Наталья не столько обеспокоилась появлением в хозяйстве новехонькой приблудной рубахи, сколько исчезновением старой, которую своими руками сшила.

И тут уж было не до рассуждений — то ли Наталья полагает своего венчанного муженька таким недотепой, что на него даже престарелая вдова не покусится и не попытается подарками улестить, то ли крепко уверена в своей над ним власти, то ли еще что взбрело ей на ум.

— Не-е, креста не пропил! — возмутился поклепом Стенька, решив намертво стоять на своем ночном шатании по кружечным дворам. — Угощали меня!

— Всю ночь?

— Всю ночь! — поскольку отступать было некуда, объявил Стенька.

— А как же рубаху пропил?

— Да не пропивал я ее, а мне ее пивом залили, — наконец пустился врать Стенька. — Пива жбан на меня опрокинули. А зимой в мокрой рубахе…

— И где ж тот жбан стоял?

— А где ему стоять, как не на столе?

— Жбан, выходит, на столе стоял, а ты под столом валялся?

— Ну да! — счастливый, что умная Наталья все сама за него придумала, воскликнул Стенька.

— И целовальник твою рубаху на печь сушиться повесил?

— Ну, сама же все знаешь! — восхитился блудливый муженек.

— А эту на время дал, чтобы не голому сидеть?

— Да ты что, из-за печки подглядывала? — довольно убедительно показал испуг Стенька. — Сама-то ты где ночью была?

— Я-то? Я дома сидела, Богу молилась, чтобы ты цел пришел! В каком кружале-то рубаху оставил?

— В «Зацепе», — Стенька выбрал такой кружечный двор, чтобы подальше, куда Наталья бы сгоряча не побежала самолично вызволять рубаху. А ведь мог сдуру назвать «Каток», что у самых Тайницких ворот, так что от приказа до него в мороз телешом бежать — и то не замерзнешь.

— Хорошо. Есть садись…

Она выложила пшенную кашу в миску и щедро заправила ее толченым салом. Сама же пошла за занавеску и принялась там шебуршать.

Как оказалось, Наталья выволокла короб со своей тряпичной казной и достала оттуда чистую рубаху.

— На вот, переодень. А эту я сложу, завтра отнесешь, откуда взял. И свою заберешь! — сурово сказала Наталья. — Чужого нам не надо, а свое дарить не собираемся. Или мне за рубахой в ту «Зацепу» идти?

— Да что ты, свет? Не бабье ж дело — по кружалам шастать! — возмутился Стенька.

И стало ему ясно, что расхлебать все это баловство с шалой Анютой будет не так уж просто…

* * *

Утром, показавшись в Земском приказе и выполнив кое-какие поручения, Стенька, пользуясь позволением Деревнина, улизнул.

Собравшись на поиски бабы, что унесла заколдованную душегрею, Стенька еще дома первым делом припомнил все, что рассказал о бабе Пятка. И едва не хлопнул себя по лбу: выживший из ума дед утверждал, что ее прозвание — Третьякова, потому что дед ее был Третьяк. Но ведь баба, коли она вдова, наверняка всем известна по прозванию покойного мужа! Вот и допрашивай трухлявых старцев — что было до Смутного времени, как «Отче наш», бойко доложат, а что было после — у них, видать, уж в голове не помещается!

В конце концов для розыска Стенька снарядился достойно — взял пустой мешок из-под круп и сунул туда сложенную рогожу. Он долго выдумывал и наконец изобрел этот прием. Хорошо, что Наталья как раз отправилась к подружке и соседке, Домне Патрикеевой, за корытом, свое как-то неожиданно взяло да и рассохлось. Не то было бы ему много сказано про мужей, которые не в дом тащат, а из дому…

Стенька пересек весь Кремль и вышел в Китай-город, где довольно быстро отыскал и Варварку, и Юшков переулок, где стояла нужная ему церковь.

У Красного Звона Стенька остановился и огляделся. Ему требовалось общество пожилых баб, которые наверняка всех в окрестностях знают. И такое общество он обнаружил на паперти. Две богато одетые женщины, подавая милостыню нищенкам, задержались почесать языки.

— Бог в помощь! — сказал, подходя, Стенька.

— Чего надобно? — строго спросила старшая, осанистая, с такой повадкой, что сразу делалось ясно — домашние у нее по струночке ходят.

— Велено мне тут одну бабу сыскать, — Стенька так развернулся, чтобы всем были видны буквы «земля» и «юс» на его кафтане. — У нее на торгу покупку украли. И мы вора поймали, ворованное отняли, и вот я ее ищу, чтобы вернуть. Кто такова — точно не знаю. Сказывали — шуба зеленым сукном крыта, сама в годах, сложения дородного, звали вроде бы Марьицей, живет у Красного Звона.