* * *

Кто нас соткал

И что за музыкант нас держит?

Райнер Мария Рильке

Куда? Куда? Куда? – стучали колеса поезда. Почему? Почему? Почему? До Гамбурга еще две пересадки, а в Гамбурге, на Юнгфрауштрассе, Арон Леви два раза в неделю перетряхивал сны пожилых дам… Другие, настоящие больные находились на противоположном конце города, в сером здании с зарешеченными окнами. Многие из них больше не знали ни кто они, ни как давно попали сюда, в это место, где доктор Арон Леви появлялся пять раз в неделю, чтобы попытаться вытащить их из кошмара, в котором они оказались, а некоторые даже и родились.

Выходя время от времени постоять в коридор, Данило чувствовал стук колес всем телом и едва удерживался от того, чтобы не выпрыгнуть на ходу, скатиться с насыпи и докатиться до Караново, так же как когда-то давно сделал Стеван Арацки, осознававший, что не знает, куда бежит и чем это бегство закончится. Куда? Куда? Куда? – звенело у него в ушах. – И почему?». Меняется ли хоть что-нибудь в человеческой жизни от перемены места? Арон Леви утверждал, что меняется. Возможно. Господи, Боже, ведь он действительно бежит! Бежит или видит во сне, что бежит? А когда проснется все будет так же, как прежде? Ничего больше не будет как прежде!

Скользя в ночи, поезд тащил за собой села и города. Краски и запахи юга постепенно исчезали, мир, который он знал и любил, тоже исчезал, и он смутно предчувствовал, что момент, когда он это осознал, он будет помнить всегда, даже тогда, когда все, связанное с отъездом из Белграда, будет забыто.

После станции в Сежане зарядил мелкий, серый дождик, капли скатывались по стеклам окон с таким упорством, словно дождь будет идти вечно. И тем не менее перед самым Мюнхеном он прекратился. У Данилы проверили документы и билеты, он положил чемодан в сетку над головой, теперь можно было бы и вытянуть ноги. Все, кто ехал на местах напротив, вышли сразу после Мюнхена. Он остался в купе один.

– Ты уверен? – он вздрогнул от звука голоса Веты, и ему показалось, что в окно влетела чья-то тень. «А, значит, опять пришли, – пробормотал он про себя. – Или они никуда не уходили?». На мгновение ему показалось, что все вокруг, да и он сам, это часть какого-то сна, подобного тем, которые он выслушивал от пациентов в Губереваце, сна, в котором он летел, попадал в какой-то пустой город, освещенный призрачными языками пламени, вырывавшимися из-под земли и из облаков, один за другим глотавшими дома, пока, продолжая полет, не добирался до последнего, в котором узнавал свой дом и останавливался перед ним, а вместе с ним останавливалось и пламя пожара. «А вдруг в доме кто-то есть?» – подумал он и подошел к двери, уверенный, что спасется, если дверь откроется. Он взялся за дверную ручку и в тот же момент раздался взрыв, разрушивший дом. «Нужно бежать! Как можно быстрее и дальше. Бежать, пока хватит сил!» Он побежал, нет, полетел, словно его несет ветер, понимая, что на самом деле это бежит пациент, оставивший на славонском фронте обе ноги и одержимый снами, в которых он летает, а пуля повсюду ищет его.

Данило Арацки вдруг с ужасом понял, что, задремав на несколько мгновений, он попал в чужой сон, из которого теперь не может выбраться. Он вздрогнул, протер глаза. Но все-таки это был не только сон! Он сидел в поезде, поезд громыхая уносил его на север, и всем своим существом он жаждал, чтобы все, что с ним сейчас происходит, – этот идущий в Гамбург поезд, он сам, сидящий в поезде – оказалось только сном.

Дом, в котором он находился в этом чужом сне, имел только входную дверь. Все остальное лежало в руинах, в дымке, но оставалась возможность на одной из станций выскочить из этого поезда и вскочить в первый же, идущий на Белград, где сейчас цветут липы, заглушая своим запахом волны автомобильных выхлопных газов. Боже мой, сохранилось ли еще дерево, к которому Ружа Рашула прижималась щекой, скованная ужасом, что когда от нее упорхнет последнее слово, она забудет, кто она есть.

В перестуке колес доктор Данило Арацки снова слышал ее голос, видел ее почти детское лицо, обрамленное рыжими волосами, чувствовал ее страх перед тем, что когда последние слова как вспугнутые птицы вылетят из ее памяти, она перестанет существовать и что с каждым может случиться такое, что он станет таким же, как Ружа Рашула, растрепанная, потерянная Ружа. В Караново, да и позже, он видел, как просто перестают существовать те, кого мы любим: взлетают в воздух, уходят под лед, оказываются висящими на ветке дерева или просто бесследно исчезают, как Петр и Наталия Арацки с близнецами. Или же дверь на тот свет открывается через маленькое пятно крови на лбу, как у Симки Галичанки, которая слышала, как под землей растет из семян трава и как лопаются пузырьки воздуха в поставленном подходить тесте, и которая передала этот свой дар не Петру, как того ожидала Наталия, а Вете, вместе со своим голосом, в котором тот, кто его слышал, мог распознать шум ветра в облаках и шелест крыльев ангелов на небе.

Как свидетельствовала «Карановская летопись», Рыжику от Симки Галичанки не досталось ничего. Но на самом деле это было не так: именно от нее Рыжик унаследовал способность открывать двери человеческих душ и лечить голосом и прикосновением.

«Будет ли этот подарок для меня что-то значить под серым северным небом?» – спрашивал он себя, пока поезд под перестук колес подползал к перрону гамбургского вокзала. Весь пропитанный страхом как губка водой, он увидел за окном своего купе Арона и, сам не понимая почему, подумал, что Караново и Белград ему придется одновременно и забыть, и запомнить.

* * *

…и каждый из них будет как защита от ветра и покров от непогоды, как источник вод в степи, как тень от высокой скалы в земле жаждущей…

Книга Пророка Исайи, глава 32

– Я знал, что в один прекрасный день увижу тебя здесь! – Арон Леви раскинул руки для объятия, а лицо его засияло, как будто освещенное приглушенным источником света. – А липы в Белграде уже цветут? – улыбнулся он и повел Данилу к выходу в город, еще раз повторив свой вопрос.

– Цветут, цветут! И на улицах звенят беспечные голоса девушек, которые не подозревают, что кто-то в тайне замышляет новые ужасы… – Данило резко замолк, увидев в глазах Арона страх, что по Дунаю опять поплывут трупы. Арон не хотел в это верить, хотя во всем остальном они были почти единодушны, правда Данило своих мертвых пытался забыть, а Арон своих – вспомнить. Он и себя-то в те страшные военные годы вспоминал с трудом.

Воспитатели детского дома в Ясенаке сначала не знали, что означают номера, вытатуированные на руках Сары и Арона. Свой номер 14838 Арон запомнил на всю жизнь в тот день, когда понял, что он больше не мальчик, а номер: 14838! Этот номер он ничем не мог ни стереть, ни смыть! Став номером 14838 на всю жизнь, он в детском доме получил имя одного из воспитателей: Милош. Это героическое сербское имя он носил недолго, потому что вскоре в белградское отделение Красного креста пришло распоряжение переслать Красному кресту в Женеве номера всех еврейских детей. Таким образом от женевского Красного креста Арон узнал свое имя и судьбу своих родителей, братьев и сестер, превратившихся в облако дыма над Аушвицем. Что произошло с родственницей Ребеккой и с Сарой, младшей из детей семейства Леви, осталось тайной. Тайной осталось и то, почему после начала Второй мировой войны семья Леви покинула Загреб и отправилась в Белград, где немцы их очень быстро схватили и отправили в Аушвиц, так же как это произошло бы с ними в Загребе. Тогда, выйдя из квартиры и стоя на лестнице, Арон почувствовал, как чья-то крупная рука сжала его плечо и оттащила в сторону от эсесовца, который жестами приказывал ему присоединиться к остальным членам семьи, уже спустившимся вниз.