Поклонившись честной компании, Пауль сел; Кабрера мигом, словно у них было все отрепетировано, налил ему рюмку. К этому агитатор был хорошо подготовлен: в Вольной Деревне ему так изменили работу некоторых желез, что он усилием воли мог нейтрализовать действие любых доз алкоголя или наркотика. Единственное, что для него оставалось непреодолимым, — это отвращение ко вкусу и запаху спиртного…

Михай грузно сел напротив (стул одушевленно взвизгнул), придвинул к себе тарелку и некоторое время жадно и неопрятно ел. «Ужин, переходящий в завтрак», — сказал Кабрера. «Незаметно переходящий», — криво усмехнулась Эдит.

— Ты где поселился? — спросил Михай, наконец отложив вилку.

— В рабочей казарме, на улице Доминиканцев.

— А раньше где жил… до того?

«До того» значило: до бегства в ячейку Улья; до взлома и уничтожения наркоцентра землянами; до возвращения здоровья и разума бывшему трутню в земном санатории; до того, как трутень вспомнил, что он звался Паулем Ляховичем и был братом-наставником в колене почтальонов; в общем, «до того» значило — в позапрошлой жизни Пауля.

— На Западном шоссе, в самом начале, возле парка.

— Ха-ароший райончик, — уныло сказал Кабрера и завертел головой, ослабляя и без того опущенный узел галстука. — Не последним были человеком, а?

Пауль кивнул.

— А теперь вы осел, и вас будут погонять палкой. «Метаморфозы», сочинение Апулея…

Ляхович грустно подумал — насколько, несмотря на все психотренировки, мало в нем мужества! Вот, не успел приступить к работе, а уже больше всего хочется вскочить и бежать куда глаза глядят из этого логова с его невыносимой кухонно-табачной вонью.

— Знаешь, что случилось с тем, кто был до тебя? — вдруг певуче спросила Эдит, впервые за все время наводя на Пауля свои темные, как жареный кофе, хмельные, отчаянно тоскующие глаза.

— Знаю, — твердо сказал гость, хотя у него споткнулось сердце. Лицо женщины на миг подобрело. Она сделала знак левой рукой, Михай налил сивухи… «Пьет, как воду!» — ужаснулся в душе Ляхович.

— Эт-то хорошо, — сказала женщина, даже не думая закусывать. — Хорошо, что ты такой храбрый. Старуха Эдит не ест храбрых, разве что о-очень проголодается…

— Храбрый! — презрительно фыркнул Георги. — Нам-то что от их храбрости? Мало что тот дурень сам сложил голову, он нас всех чуть не подвел под топор. Оранжево-голубые в сламе с рэкетирами, ради такого случая они перетряхнули все лежки… Может, ты еще хуже напортачишь, а? Что тогда?..

— Не понимаю вас, брат Михай! — собрав остатки воли, заговорил Пауль, и голос его постепенно окреп. — Если вы так нас не любите, то почему взялись помогать? Впрочем, еще не поздно. Я могу встать и уйти, и забыть ваши имена и адрес… — Ляхович сделал паузу; никто не заговорил, не двинулся с места. — Может быть, вы вообще все хотите сделать нашими руками, а сами остаться в стороне? Пусть, мол, земляне или их ученики за нас гибнут, а мы дождемся радостного дня и стройными рядами войдем в царство свободы — так, что ли?

Он перевел дух — и вдруг, неожиданно для себя самого, отважно хлопнул рюмку, зажевал соленым огурцом. Длинноносый Кабрера переглянулся с Георги; тот слегка пожал плечами, и Кабрера любезно сказал Паулю:

— Извините нас, но… брат Мариан оставил по себе такую память, что нас всех до сих пор лихорадит. Вы должны понять…

Пауль кивнул. Он хорошо знал своего предшественника в Нижнем городе, также бывшего трутня, окончившего учебу на год раньше. Чистый человек был Марек Соучек, романтик до мозга костей — жить бы ему в Кругах Обитания, среди себе подобных… Обаятельно улыбаясь, входил он в портовый притон Нижнего города или в гвардейскую казарму. Входил и начинал говорить… С ним случилось то, чего следовало ждать от Вальхаллы, от мира, где царят неврастения, пьяная тупость, бешеная первобытная злоба. Пусть отцы-патриархи обещали не препятствовать агитации — это было одним из пунктов союзного договора, — оставалась жуткая уголовно-торгашеская стихия и фанатики-сектанты. Мариан отправился проповедовать в подвал, где собирались гангстеры Нижнего. Услышав, что им предлагают строить мир общего равенства, где каждому доступно любое богатство, «крестные отцы» приняли свои меры. Агитатора привязали за ноги к автомобилю и долго волокли по улицам…

— Да, я понимаю, — сказал Пауль. — Но поверьте, что случай с… братом Марианом нас многому научил. В том числе и предусмотрительности.

— Ну ладно, давайте к делу, — сказал Кабрера. Пауль немало удивился: весь облик интеллигентного истопника обрел достоинство и даже благородство — не скажешь, что несколько минут назад сидел возле стола потухший, сломанный пьяница, катал хлебные шарики. — Какая у вас программа, с чего начнете?

— С начала, — усмехнулся Пауль, глядя, как Михай откупоривает бутылку, и думая о том, что запах нового пойла не столь отвратителен, как сивушный смрад прежнего. — Нам сейчас важно добиться, чтобы не единицы, а как можно больше людей побывало в Вольной Деревне, на Земле…

— И ниспроверглось в ад кромешный! — сказал из угла тонкий сипловатый голос — ни мужской, ни женский. Проснувшись, сидел на постели неизвестный Паулю тщедушный мужичонка, в комбинезоне трудармейца низшего разряда, почти лысый, обросший цыплячьим пухом вместо бороды.

— Заблудшие! — прокричал мужичонка, потрясая изуродованным указательным пальцем. — Ибо как еще назвать тех, кто по своей воле радостно бежит в пасть диаволову?

— Значит, ты сюда пришел? — вдруг с холодной яростью, абсолютно трезво спросила Эдит. — Ты хотел первым увидеть проповедника; ты ходил за мной, как теленок за маткой, и просил показать его, — а теперь сначала спишь, как скотина, когда он приходит, а потом блюешь на него своей желчью?

— Я пришел свидетельствовать во славу божию, ибо знал, что увижу посланца сатаны! — выкатывая бесцветные глаза, свирепо просипел в ответ мужичок. Остатки волос его встали дыбом; он казался Паулю смешным и жутким, как цапля в вольере, когда она ни с того, ни с сего начинает топорщить перья и раздирающе кричать.

— Они умирают, как умер Христос! — во весь голос завопила Эдит. Затем вскочила, оказавшись неожиданно высокой и тонкой, словно манекенщица, в своем черном глухом платье, и закатила проснувшемуся звонкую пощечину…

III

Могучий согласный рев плыл над пустыней, приближаясь к озеру в подкове круглых вершин. Места были совершенно дикие: зима, та самая, что встречала еще проникателя Лобанова, — тридцатилетняя зима Вальхаллы превратила озеро в сплошной пласт льда, покрытого многометровым, гранитной прочности снегом; фарфоровые шапки лежали на негритянских головах гор.

Уииу… С истерическим скрежетом, словно толстое железо резали ножницами, передний вертолет налетел на силовой барьер; свернул, чуть не исковеркав лопасти, и завис на месте со всем сердито жужжавшим отрядом.

Семь громадных, как двухтажные дома, серо-коричневых «королевских питонов» — десантное братство