— Гхм, — провозгласил Гноссос. Он стоял абсолютно спокойно, держась рукой за голову и дожидаясь тишины. Все отставили свои «Снежинки» и посмотрели на него.

— Я решил сказать вам пару слов, дети мои, прежде чем легенда исказит факты. Песня горлицы в чистом небе? Эй, динь-динь-дон, ага? Так вот, боги благословили эту весну. Дочери Ночи изгнаны — пфу и нету. Дело в том, что Паппадопулис, — он понизил голос и жестом Тосканини воздел указующий перст, — влюбился. — Он повторил это снова, дабы отмести саму возможность ошибки.

— Влюбился. Постарайтесь просечь.

Бум — грохнули барабаны «Новой Земли», бум — рухнуло на комнату ошеломленное молчание, вниз — попадали стаканчики со «Снежинкой», и вверх — взметнулись все взоры, туда, где мгновение назад располагался Гноссос, но сейчас его там не было, ибо в момент своего катартического заявления, он безошибочно ощутил давно забытый позыв в нижней части кишечника и вихрем умчался в сортир, где едва успел рухнуть на сиденье, прежде чем внутренности обрели свое утонченное облегчение.

Через час после этого экстраординарного внутрикишечного события пыль осела, и Янгбладу наконец удалось завершить серию неотложных телефонных звонков. Он пытался спровоцировать университетскую профессуру на дипломатично-вежливый мятеж. Розенблюм валялся на индейском ковре в новой красно-желтой матадорской рубахе, тугих белых «ливайсах» с джодпурами и срисовывал схемы из Клаузевица: стратегическое развертывание, фланговые тактические маневры, маршруты подвоза материально-технического снабжения. Хеффаламп в тельняшке французского моряка, выцветших джинсах и штиблетах без каблуков, свернувшись калачиком в плетеном кресле, сочинял конспект для антропоморфной игры в слова, которую они устраивали дважды в неделю. Гноссос с неукротимой энергией носился взад-вперед по квартире, таская за собой веник, швабру, пылесос, тряпки, лизол, «Оукайт» и «Мистера Чисто».

— Кыш, кыш, — бубнил он, если на пути оказывалось чье-нибудь тело, обрабатывал освободившийся участок марлей или замшей, полировал, дезинфицировал, размазывал и промокал.

— Заработаешь язвы, — предупредил Хефф, — цыпки или чего похуже. — Затем Янгбладу, который в эту минуту вычеркивал одно из имен в своем списке:

— Ты готов, старик?

Янгблад кивнул и постучал ручкой по листу бумаги.

— Кажется, закручивается, знаешь? Философия, английский, архитектура — у всех в некотором смысле имеются убеждения. Руководство не допускает нас до самого высокого уровня, но я думаю, они тоже придут.

— Мы спиханем его, опа, — объявил Розенблюм, сажая чернильную кляксу в глаз Президенту университета, чья фотография была напечатана на первой странице «Светила». Этот человек недавно объявил о том, что в кампусе будет снесено еще одно здание. Газета появилась под дверью на рассвете, как обычно, после таинственного и вкрадчивого стука.

— Кыш, кыш, — приговаривал Гноссос, проскальзывая мимо с пылесосом и высматривая орлиным взором обрезки ногтей, катыши пыли, скрепки и крошки сэндвичей «Орео» с кремом.

— Ничего нет выпить? — безнадежно спросил Хефф. Но добрый христианин Паппадопулис неожиданно его удивил: не сбиваясь с ритма, метнулся к ящику со льдом и вернулся с шестью бутылками эля «Баллантайн» и открывашкой от этого рая с искусственным рубином на рукоятке.

— И не проливать, ребята, чтоб ни одного пятна — корабль в полной готовности.

— Ого, — сказал Хефф, — откуда эта страсть к чистоте?

— Порядок возникает из хаоса, детка. Искусство, если ты сечешь в этом деле.

Через какое-то время в дверях появился красноглазый расхристанный Фицгор, в сопровождении Эгню, зажимавшего подмышкой листок земляческих новостей. Но Гноссос уже умудрился собрать вонючие виноградные листья, нефелиум, лимонную кожуру и вместе с другими омерзительными отбросами кухонного уродства запихал их в огромный полиэтиленовый пакет, некогда содержавший в себе костюм Фицгора; остальные, между тем, приступили ко второй упаковке пива. Гноссос взвалил мешок на плечо, включил погромче последнюю запись «Деревенской сюиты» и отправился во двор искать хозяйский мусорный бак. Там он на несколько минут задержался, принюхиваясь к свежим ароматам теплого южного ветра.

Когда он вернулся, насвистывая арпеджио Моуза Эллисона, большая гостиная была загадочно пуста. Он выглянул на переднее крыльцо, но и там никого не нашел. «Англия» Янгблада и «импала» Фицгора стояли на местах.

Потом из ванной донесся шепот. Гноссос на цыпочках прошел по свеженатертым плиткам кухонного пола. Выстроившись полукругом над унитазом, все с интересом в него вглядывались. Рты раскрыты. Хеффаламп и Янгблад держали в руках бутылки, Эгню и Фицгор подпирали друг друга плечами, Розенблюм чесал крестец.

— Бля, — выговорил наконец Хеффаламп и поставил пиво на край раковины. — Я сперва не поверил.

— Что там такое? — Гноссосу вдруг стало не по себе.

Они подняли головы от унитаза и вытаращились на него, по-прежнему не закрывая ртов.

— Иих, — сказал Фицгор.

Гноссос протолкнулся сквозь строй и тоже вгляделся вниз. Подняв глаза, он обнаружил, что все ждут его реакции. Тогда он опять посмотрел вниз.

В воде плавала самая большая говяха из всех, которые ему доводилось видеть в своей жизни.

Самая большая.

— Мое? — спросил он, ткнув себя пальцем в грудь.

Все сочувственно кивнули.

— Херня, — возмутился он, — я не согласен. Это кто-то другой.

— Сюда никто больше не заходил, старик.

— Ты ходил ссать, Хефф, это твое.

— Нет, — мягко возразил Эгню. — Он заорал, когда увидел. Ты был на улице.

— Но я же смывал.

— Слишком большая. Не пролезет.

— Черта с два, — ругнулся Гноссос и потянулся к ручке.

— Нет-нет, — запротестовали хором Янгблад и Розенблюм, — пусть будет.

— Мы отольем ее в бронзе, старик, — сказал Хефф.

Гноссос потянулся опять, но его не пустили.

— Да пошли вы, черт бы вас подрал, эта штука собиралась целый месяц, ей пора в землю. Вы что, хотите оставить ее здесь? Проклятья прольются на ваши головы этой же ночью. Муссоны.

— Памятник, — почтительно сказал Янгблад, — идеальное решение, правда. Ты только посмотри.

Гноссос вновь уставился вниз. Иссякавший поток воды лениво перевернул ее на бок. Изумительно правильной формы, украшена минускульным орнаментом. Клинопись кишечника. Исторгнутое организмом тайное клеточное знание явно хочет до нас что-то донести.

— В этом есть своя красота, — коварно согласился Гноссос и резко метнулся к ручке. Но его вновь не пустили, а Розенблюм заблокировал подход к горшку.

— Что за дела? Это мое, имею право делать все, что захочу.

— Это принадлежит людям, — серьезно произнес Хефф, всматриваясь в унитаз.