поэзия занимала место публицистики? Потому что она умеет говорить эзоповым языком, который не столь легко доступен прозе и публицистике.

– То есть тиражи поэтических книг не заслуживают увеличения?

– Я просто считаю, что если поэтические сборники издавать без всяких излишеств и делать их недорогими, то и раскупались бы они лучше.

– Но ведь самая большая мечта поэта – напечататься в твердой обложке, на хорошей бумаге, с красивым оформлением… Неужели для вас оформление вообще не играет роли?

– Не уверен, что оформление поэтического сборника способствует лучшему его распространению. Я ведь воспитан на самиздате и тамиздате…

– А можно ли сегодня поэту жить литературным трудом?

– Поэту никогда невозможно было этим трудом жить. Раньше мы жили в основном переводами с «узбекского на сберкнижку». А сегодня переводы вообще, похоже, никому не нужны. Да и за поэтические книги если кто-то и платит, то очень-очень мало.

– Вы как-то вспомнили, что Маяковский, если ему в бухгалтериях не платили гонорара, палкой разбивал окна.

– Но там же я написал, что «напор и лозунги были всего лишь щитом и забралом», а сохранилось только «печальное, поэтически не защищенное».

– Встречаясь сегодня с издателями, Вы ощущаете какую-то перемену в сравнении с тем, что было раньше?

– Я, как правило, не хожу в издательства и к издателям. Только если они меня приглашают сами. Вот мне недавно позвонили и предложили издать книгу. Я собрал ее и отнес. Мне объявили: «Обязательно нужны фотографии – чем больше, тем лучше». А кроме фотографий – все положительные рецензии на мои стихи: от Ахматовой, Чуковского до самых последних. Издателям нужно, чтобы книга хорошо продавалась, а потому эти рецензии они включат, как иллюстративный материал.

– Но, Владимир Николаевич, это не самый ведь худший «иллюстративный материал». Например, сегодня «хорошо пойдет» на обложке «рекомендация», которой Вас одарила Ахматова: «яркий и гибкий стих, талант точной и выразительной обрисовки современных характеров», «настойчивые и плодотворные поиски путей поэтического освоения современной разговорной речи…»

Своя интонация и свой путь в поэзии – явления совсем не такие уж частые.

– Ахматова сама долгие годы провела в западне, советские издательства ее не публиковали, скорее всего потому, что стихи ее были слишком провидческие. «Когда погребают эпоху / Надгробный псалом не звучит, / Крапиве, чертополоху / Украсить ее предстоит. / И только могильщики лихо / Работают. Дело не ждет! / И тихо, так, Господи, тихо, / Что слышно, как время идет. / А после она выплывает, / Как труп на весенней реке, / Но матери сын не узнает / И внук отвернется в тоске…»

– Вы согласились на «иллюстрации»?

– Что делать, пришлось подчиниться, хотя такой альбомный стиль мне и не близок. Не о такой книге я мечтал. Но, конечно, отсутствие цензуры сегодня перевешивает все существующие недостатки и полиграфии, и книжного распространения. И замечательно, что существует рынок. Но у этого рынка, к сожалению, часто нет вкуса: очень уж востребованы «литературные киркоровы». В другом издательстве – тоже сами издатели – предложили мне договор на книгу, но выставили условие: передать им на пять лет все права. Я пока не соглашаюсь.

– Многие сегодня жалуются, что издатели их надувают. С вами такое случалось?

– Со мной – нет, но вот у моей жены, Ларисы Беспаловой, она переводчик, случилась история любопытная. Она узнала, что издательство, с которым сотрудничала, опять переиздало одну из переведенных ею книг Агаты Кристи. Жена позвонила туда, спросила, почему не был с ней заключен договор? Ей с удовольствием ответили, что книга издана в новом переводе, поскольку на тот, прежний, у них не было прав. Открыв новое издание, она убедилась, что перевод все тот же, лишь слегка переделанный. Знакомый издатель, которому поведали случившуюся историю, рассмеялся: «У меня был тот "переводчик". Он в месяц переводит по два романа. Просто, видимо, загоняет в компьютер готовые чужие переводы, чуть-чуть видоизменяет, переставляет некоторые слова – и готово. Издательству это обходится очень дешево». Одним словом, гонорары переводчикам платят копеечные, а правами на их работу хотят пользоваться неограниченно.

– Для Вас существует такая проблема: вот в том-то или том-то издательстве я никогда не стал бы печататься?

– Думаю, такого четкого выбора нет, он возможен лишь исходя из профессиональной репутации издательства, не политической. В определенных журналах или газетах, я, конечно, печататься не стану. А когда у меня уже издана книга, думаю не о том, как снова что-то и где-то издавать, а как писать. Думать о том, как одновременно и печататься, и писать я не могу. Это, видимо, разные профессии. И учиться этому мне поздно. Другие люди, молодые, наверное, к этому лучше подготовлены. Но я не уверен, что из них многие будут заниматься стихами.

– Почему не уверены?

– Для этого нужна какая-то ущербность. Ведь кого ни возьмешь, кроме разве что Пастернака и Есенина, все были в каком-то смысле ущербны. Ахматова говорила: «Любо мне, городской сумасшедшей / По предсмертным бродить площадям». Прозаики как-то прочнее на ногах стоят. Но потом проходит лет 50–60, и оказывается, что эти «городские сумасшедшие» в таком читательском фаворе, в каком никогда не были даже самые удачливые мастаки.

Агаси Айвазян. Вывески Тифлиса

Широкому читателю за пределами Армении, думаю, он известен не так чтобы очень. Впрочем, как и другой столь же горячо любимый мной армянский писатель Грант Матевосян. И перья у обоих – великолепные, и переводы на русский язык – достойные. Но, возможно, всесоюзная литературная критика была недостаточно внимательна к ним, а может, просто так распорядилось время, жестко проведшее суверенные линии суверенных границ в новом миропорядке…

Айвазян – прозаик, сценарист, режиссер, художник, автор романа «Американский аджабсандал», повестей «Арминус», «Приключения сеньора Мартироса», «Солёный граф», «Треугольник» (и знаменитого одноименного фильма), созвездия удивительно тонких, одухотворенных, исполненных искрящегося юмора рассказов, сценариев, фильмов…

Говорить с Агаси Семеновичем – о его творчестве, героях его книг – было и легко, и сложно. Потому что это всегда значило – говорить о нем самом, потому что многие ответы на предполагаемые вопросы есть и в его книгах, бери любую и цитируй.

Для Агаси Айвазяна, как и для многих его героев, населяющих большой, разноцветный мир его произведений, «скрывать свою сущность – боль, радость, порывы, мысли, страхи – значит скрыть себя, убить себя и взамен создать другого человека. Но это уже видимость, а не человек, иллюзия, маска». И для него, как для художника Григора из рассказа «Вывески Тифлиса», единственным доказательством его существования являлась «необходимость внутренней правды». «Откровенность Григора распространялась по всему Тифлису, он расписал вывески на