Она замолчала, отыскала мою руку, стиснула ее.

— Я сделала несколько попыток забыть о нем, — сказала она, уставившись в потолок. — В Тинтагеле было полно молодых и простодушных рыцарей. Ничего из этого не получилось. Однажды утром я вышла в лодке на море… И, отплыв достаточно далеко от берега, выпрыгнула.

— Бранвен, — сказал я, обнимая ее так крепко, чтобы объятием подавить сотрясающую ее дрожь. — Это прошлое. Забудь о нем. Ты, как и многие другие, ворвалась в водоворот их любви. Любви, которая сделала несчастными их самих, а для других была просто убийственна. Ведь и я… Я получил по голове, хоть только прикоснулся к их любви, даже не зная о ней. В Дун-Лаогайре Тристан победил меня, хотя я был сильнее и гораздо опытнее. Потому что тогда он бился за Изольду, за свою любовь. Я не знал об этом, получил по голове и, как и ты, обязан жизнью тем, кто был поблизости и счел возможным прийти мне на помощь. Спасти. Вытащить из бездонной пропасти. И нас спасли, тебя и меня. Мы живы, и черт с ним, с остальным.

Она подсунула мне руку под голову, провела ладонью по волосам, коснулась рубца, идущего от темени до уха. Я поморщился. Волосы у меня на шраме растут в удивительных направлениях, и прикосновение порой бывает невыносимо болезненным.

— Водоворот их любви, — шепнула она. — Нас засосал водоворот их любви. Тебя и меня. Но действительно ли нас спасли? А может, мы погружаемся в бездну вместе с ними? Что ждет нас, Моргольт? Море? Ладья без руля?

— Бранвен…

— Люби меня, Моргольт. Море помнит о нас, слышишь? Но пока мы здесь, пока еще не окончилась легенда…

— Бранвен…

— Люби меня, Моргольт.

Я старался быть нежным. Старался быть ласковым. Старался быть одновременно Тристаном, королем Марком и всеми простодушными рыцарями Тинтагеля одновременно. Из клубка желаний, которые были во мне, я оставил только одно — хотел, чтобы она забыла. Забыла обо всем. Старался, чтобы в моих объятиях она помнила только обо мне. Я старался. Хотите верьте, хотите нет.

Впустую.

Во всяком случае, так мне казалось.

* * *

Никаких признаков паруса. Море…

У моря цвет глаз Бранвен.

Я мечусь по комнате, словно волк в клетке. Сердце колотится так, будто хочет выломать ребра. Что-то стискивает мне диафрагму и глотку, что-то странное, что сидит во мне. Я в одежде кидаюсь на ложе. К черту! Я зажмуриваюсь и вижу золотые искры. Чувствую аромат яблок. Бранвен. Запах перьев сокола, сидящего у меня на рукавице, когда я возвращаюсь с охоты. Золотые искры. Я вижу ее лицо. Вижу изгиб ее щеки, небольшой, чуть курносый нос. Округлость плеча. Я вижу ее… Я несу ее…

Я несу ее на внутренней поверхности век.

— Моргольт…

— Ты не спишь?

— Нет. Не могу… Море не дает мне уснуть.

— Я рядом, Бранвен.

— Надолго ли? Сколько времени нам осталось?

— Бранвен…

— Завтра… завтра придет корабль из Тинтагеля.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Молчание.

— Моргольт…

— Да, Бранвен?

— Мы связаны. Пригвождены к этому колесу пыток, прикованы цепями, поглощены водоворотом. Завтра здесь, в Карэ, цепь разорвется. Я знала об этом в тот момент, когда встретила тебя на побережье. Когда оказалось, что ты жив. Когда оказалось, что и я живу. Но мы живем не для себя, уже нет, мы — всего лишь крупицы судеб Тристана из Лионессе и Златокудрой Изольды с Зеленого Острова. А здесь, в замке Карэ, мы оказались только для того, чтобы тут же потерять друг друга. Единственное, что нас соединяет, — это легенда о любви. Не наша легенда. Легенда, в которой мы играем непонятные нам самим роли. Которая, возможно, об этих ролях даже не упомянет, а если и упомянет, то исказит их, вложит нам в уста не произнесенные нами слова, припишет не совершенные нами действия. Нас нет, Моргольт, но есть легенда, которая подходит к концу.

— Нет, Бранвен, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо, уверенно и решительно. — Нельзя так говорить. Печаль — вот что диктует тебе эти слова. Ибо правда то, что Тристан из Лионессе умирает, и даже если Златокудрая плывет на корабле, идущем из Тинтагеля, боюсь, она может приплыть слишком поздно. И хоть меня тоже гнетет эта мысль, я никогда не соглашусь с тем, что его легенда — единственное, что нас объединяет. Ни за что не соглашусь сейчас, когда лежу рядом с тобой, когда держу тебя в руках. В этот момент для меня нет ни Тристана, ни легенды, ни замка Карэ. Есть только мы. Ты и я.

— И я обнимаю тебя, Моргольт. Во всяком случае, так мне кажется. Но я-то знаю, что нас нет. Есть только легенда. Что с нами будет? Что ждет нас завтра? Какое решение нам придется принимать? Что с нами будет?

— Будет так, как решит судьба. Случай. Вся эта легенда, к которой мы все время так упорно возвращаемся, о которой так упорно говорим, — дело случая. Ряда случайностей. Если б не слепой рок, легенды могло бы и не быть. Тогда, в Дун-Лаогайре, ты только подумай, Бранвен, если б не слепой рок… Ведь тогда он, а не я, мог…

Я осекся, испуганный неожиданной мыслью. Пораженный словом, которое просилось на язык.

— Моргольт, — шепнула Бранвен. — Рок уже сделал с нами все, что мог. Остальное теперь не должно быть делом случая. Мы больше не подчиняемся случаю. То, что кончается, кончится и для нас. Потому что возможно…

— Что, Бранвен?

— Может, тогда, в Дун-Лаогайре…

— Бранвен?!

— Может, твоя рана была смертельна? Может, я… утонула в Море Сабрины?

— Но ведь мы живы, Бранвен!

— Ты уверен? Как мы появились на том побережье, одновременно, ты и я? Ты это помнишь? Тебе не кажется, что нас привела туда ладья без руля? Та самая, которая некогда пригнала Тристана к устью реки Лифле? Возникающая из тумана ладья из Авалона… ладья, пахнущая яблоками? Ладья, на которую нам повелели сесть, потому что легенда не может оборваться без нас, без нашего участия? Потому что именно мы, ты и я, и никто больше, должны закончить эту легенду?! А когда мы ее закончим, то вернемся на берег, там нас будет ожидать ладья без руля, и нам придется сесть в нее и уплыть, раствориться в тумане? А, Моргольт?

— Мы живем, Бранвен.

— Ты уверен?

— Я прикасаюсь к тебе. Ты существуешь. Ты лежишь в моих объятиях. Ты прекрасная, теплая, у тебя гладкая кожа. Ты пахнешь так, как пахнет сокол, сидящий