— Длинный выдался у тебя денек, — рука ее продолжала двигаться.

— Ага-а, да-а, оч-чень, — пробулькал он. — Большой день, очень даже. Что только не случилось. А ты? Как тебе этот денек?

— Так себе, если не считать тебя.

Он осклабился.

— Тебе понравилось? Я парень хоть куда?

— Да, — и она равнодушно чмокнула его в шею. — Но мне пора идти.

— О-о нет.

— О да.

— Девушки обычно хотят остаться.

— Какие девушки?

— Все, которых я знал.

Она помассировала ему шею и опять поцеловала. А он все-таки ничего.

— Может, таких, как я, у тебя не было?

— Эй, уж это точно. Черт, ты как пони трахаешься. — Он сонно перебросил через нее руку и прижал ладонь к груди. — Тебе можно позвонить? — выдохнул он. — Я тебе точно позвоню.

— Я оставила свой номер.

За свою доверчивость он заслужил еще один поцелуй, а может, даже три или четыре прямо вдоль хребта. Ей хотелось заснуть, лежа на нем. Еще чего, скомандовала она себе, уходи сейчас же.

— Я сейчас встану, вызову такси, — сказал он.

— Нет, ты устал. Я тихонько выскользну. Позвони мне утром, попозже, если захочешь.

Он вздохнул в подушку.

— О, я захочу. Аллах свидетель, еще как захочу.

А я еще кое-что прихвачу, подумала она, и пропажу ты скоро обнаружишь. Пять минут спустя, одетая в свое черное платьице, не растеряв ни единой клевой пуговки, с перераспределенными купюрами в сумочке, она вышла на улицу, держа в руках картонную коробку из прачечной. Уже в такси она пересчитала купюры — пять сотенных. Затем она раскрыла скрепленную степлером коробку. В ней было именно то, что она надеялась найти, — десять рубашек индивидуального пошива, свеженакрахмаленных, выглаженных и без монограмм. За каждую она получит не меньше десяти баксов от того старикашки в «секонд-хенде». Шестьсот баксов — и угощение. Не так уж плохо. Она напомнила себе, что нужно остановить такси за квартал от дома, на случай если кто-то спросит таксиста, куда он ее отвез. Она ненавидела себя за то, что прибегла к краже, или, лучше сказать, почти ненавидела. Но ведь ей приходилось начинать все сначала — и если она облажается с первого дня, новой жизни ей не видать, как своих ушей.

11 сентября 1999 года

Рассвет. Ночь в грузовике прошла без происшествий. Он выгнулся и посмотрел в зеркало заднего обзора. Надо причесаться и привести себя в порядок. Кофе и сэндвич под передним сиденьем. Открыл дверь и помочился. Видеть его вроде бы никто не мог. Для стоянки он выбрал работавший круглые сутки спорткомплекс. На всякий случай купил бейсбольную биту и засунул ее под сиденье. Хотя, пока спишь, от биты никакого толку. Стоит кому-то просунуть ствол в приоткрытое для вентиляции окно — и больше никогда не проснешься. А звук выстрела заглушит кабина. В общем, он решил, что оставаться на этой стоянке небезопасно и что нужно найти круглосуточный гараж. Там можно скрываться, сколько хочешь.

Рик вылез из грузовика — спина затекла, на ногах башмаки покойного фермера — и потянулся. Распластался над асфальтом и сделал пятьдесят энергичных отжиманий. Потом еще пару десятков вполсилы. Стар он становится для всей это хреновой аэробики.

Вчера утром судебный клерк сказал, что Кристину освободили до его прихода. Рик чуть не придушил мерзавца. Возможно, просто бюрократическая неразбериха. Или затея Пека, который задумал пустить Рика по ложному следу, чтобы начать за ним слежку прямо от ворот тюрьмы. А может, они хотели, чтобы кто-то еще за ним следил — один из парней Тони Вердуччи, какой-нибудь двадцатилетний молокосос с рулоном банкнот в кармане (Рик и сам был недавно таким). Когда он узнал, что Кристина на свободе, то понял, что других дел в городе у него больше нет. Будь благоразумным, внушал он себе. Не сделай какую-нибудь глупость, не начни таскаться по барам, не иди на поводу у похоти. Главное, не заводи шашни с женщинами. Ты так изголодался по ним, что веры тебе ни на грош. Посиди и подумай — могла ли она убежать далеко. Нет, скорее всего, она где-то тут, поскольку влюблена в Нью-Йорк и больше нигде жить не сможет. Только в гуще зданий, людей и шума городских улиц. Рик знал, что денег у нее нет — откуда им взяться? Вдруг начнет появляться в старых забегаловках, где у Тони Вердуччи хватает осведомителей? Тогда дела ее плохи. Что же ты собираешься предпринять, Рик? На что годишься?

Все это время, которое он провел в домишке у океана, окажется впустую потраченным, если не воспользоваться его уроками. Ты обязан стать лучше и пустить в ход бейсбольную биту, если до этого дойдет дело. Он собирался найти ее и спасти от Тони, и, может быть, она опять захочет с ним встречаться. Тогда они посмотрят, звучат ли все еще прежние струны. Конечно, он верил в то, что звучат. А если она навсегда порвала с ним? Что ж, пусть так. По крайней мере, он попытается восстановить отношения, чтобы не упрекать себя после.

Ты можешь ее разыскать, размышлял он, до того, как это сделают люди Тони. Ведь ты знаешь Кристину, а это немало, знаешь, что ей нравится. Она позвонит матери. Через силу, но позвонит.

Его проблема была в том, что у него кончались деньги. Осталась всего сотня. Он плюхнулся всей своей массой на сиденье грузовика и взял последний помидор со щитка. Идеальный, ни единого пятнышка. Съел его, пачкая бороду соком и думая о тетушке Еве. Если она не поменяла замки, его шансы были неплохими. Зайдет — и выйдет, всего несколько минут; никто ничего не заметит. Собранный, функциональный. Человек, который действует по плану. Он завел мотор и тронулся в сторону «Вестсайд хайвэй», оттуда, объехав Нижний Манхэттен, повернул к Бруклину, где на Карлтон-стрит, что между Четвертой и Пятой авеню, со времен его детства жила тетушка Ева. Наверняка кто-нибудь из напомаженных стариков в кримпленовых брюках еще помнил Тони Вердуччи, когда он был молодым. Некоторые да же знали Пола. Но большинство старых семей вымерли, а их отпрыски, переженившись, уехали. Теперь в старинных домах из коричневого камня жили другие люди, зажиточные, в основном работающие в Манхэттене — в юридических фирмах, инвестиционных банках и компьютерных компаниях.

В квартале, где жила тетушка Ева, здания были построены не из старинного, а из простого кирпича. Незатейливые, приземистые, в три этажа. Но она никогда не уедет отсюда и дом никогда не продаст. Возможно, что и замок не сменила, и деньги его все еще целы.

Он свернул с Флэтбуш и поехал на юг в сторону Четвертой авеню. Толстая женщина в коротком желтом платье и желтых ботинках стояла на углу, посасывая собственный палец, и провожала взглядом проезжающие машины. Юродивая, подумал Рик.

По улице в этот ранний час проезжали только такси, микроавтобусы, развозящие газеты, да полицейские машины. Рик решил объехать квартал тетушки Евы, чтоб прояснить обстановку. На углу Кэрролл и Пятой, на заднем дворе корейского магазинчика деликатесов, горел свет, и какой-то бедолага-мексиканец сидел на скамейке и чистил морковь. Рик почувствовал запах пекарни, что находилась вниз по улице. Никто не узнает ни его грузовик, ни его самого. Когда он в последний раз появлялся здесь, то щеголял бритой головой, ручищами в двадцать два дюйма и усами а-ля Фу Манчу. Мышцы распирало от гормонов роста. Теперь он выглядел ординарно — обычный здоровенный мужик из Бруклина, который просто проезжает себе мимо. Но если его кто-нибудь опознает, новость немедленно дойдет до Тони Вердуччи. Рик припарковал машину на дорожке, ведущей к складу лесоматериалов на углу Четвертой авеню и Кэрролл-стрит. Было еще слишком рано, и склад был закрыт. Так что его грузовик может там постоять с десяток минут, а больше времени и не потребуется. Он взял с собой галонное ведерко каминного цемента, купленное днем раньше. Никаких подозрений ни у кого не должно возникнуть: как будто он несет банку с краской. Всего десять минут — какое кому дело до грузовика. Вопрос был в том, соблюдались ли правила поведения в квартале тетушки Евы и до какой степени окрестное хулиганье находилось под контролем.