Германские власти, в свою очередь, прилагали усилия по дискредитации религиозной политики СССР. Так, пропагандистское издание «Ostraum Artikeldienst» (№ 19 за 1942 г.) поместило статью под названием «ГПУ в епископском одеянии», в которой утверждалось, что патриотическая позиция РПЦ, ГПЦ и ААЦ была инспирирована советскими властями. Патриотические обращения исламских священнослужителей были названы «особенно грубым надувательством». О муфтии Г.З. Расулеве нацистские пропагандисты писали, что он «никогда муллой быть не мог», а пользовавшийся глубоким уважением верующих среднеазиатский муфтий Ишан Бабахай ибн Абдулмаджидхан был назван «никому не известным», и лишь патриотическая деятельность иудейской конфессии с сарказмом была названа единственной, которая «не вызывает ни малейших сомнений в своей подлинности». Оккупационные власти пытались убедить население оккупированных территорий, что «при составлении всех этих посланий… главной целью [советских властей]… было… использовать… агитационное оружие, убедительно действующее на верующих англо-американцев»{855}. Приводились нацистской пропагандой и конкретные «факты» отрицательного отношения советской власти к религии. Так, 9 февраля 1942 г. германское радио сообщило «о расправах и убийствах духовенства и верующих», якобы осуществленных Красной Армией после освобождения Можайска{856}.

Таким образом, первый период Великой Отечественной войны характеризовался «религиозным возрождением» на оккупированной территории СССР, которому открыто потворствовали германские власти, масштабность религиозной политики которых была широкой. Ее целью был «отрыв» населения оккупированной территории от коммунистической и иной враждебной нацистам идеологии, деполитизация настроений населения и усиление роли и места религиозных мероприятий в его досуге. Оккупационные власти, не поддерживая открыто ни одну из церковных организаций, стремились контролировать деятельность каждой из них. С другой стороны, целью нацистов была «атомизация» религиозной жизни — максимальное расщепление всех конфессий на мелкие общины, организационно не связанные между собой. В особенности это касалось РПЦ, как наиболее крупной конфессии, идеологически связанной с русским национальным фактором. Цели германской религиозной политики находились в полном соответствии с национальной политикой Рейха на оккупированной территории Советского Союза. В то же время масштабность нацистской политики была снижена стремлением удержать «религиозное возрождение» в определенных границах, для чего было две главные причины: во-первых, нацистская идеология была враждебна традиционным конфессиям, и, во-вторых, германские власти опасались того, что «религиозное возрождение» станет катализатором усиления национального самосознания и единения населения оккупированной территории СССР.

Вариативность германской религиозной политики заключалась, во-первых, в маневрировании между разными течениями православия на Украине. Во-вторых, она проявилась в разном отношении к РПЦ — если на Украине поддержка деятельности православных сепаратистов и УГКЦ имела своей целью подорвать позиции Московской Патриархии и оторвать украинское население от православия, то на северо-западе России оккупационные власти инициировали и поддерживали деятельность «Псковской миссии», созданной в рамках РПЦ.

Эффективность нацистской религиозной политики была высокой в первые месяцы оккупации. «Религиозное возрождение» получило одобрение со стороны населения оккупированной территории. Германские власти смогли инициировать раскол православия на Украине и в Белоруссии. Однако впоследствии произошло снижение эффективности германской политики — в том числе из-за враждебного отношения оккупантов к духовенству и верующим{857}, а также понимания некоторыми священнослужителями антирелигиозного характера нацистской власти. Не способствовала эффективности германской политики и недостатки в кадровой работе — например, оккупационные власти иногда подбирали священников из числа «пьяниц и развратников, не пользующихся никаким авторитетом у населения»{858}. Отсутствие достойных кадров духовенства привело к тому, что, по данным германских властей, к началу 1942 г. «население, устремлявшееся к любому попу на первом этапе наступления [немецких войск]… по большей части утратило свой интерес к церкви»{859}.

Советская религиозная политика на оккупированной территории страны была реализована в рамках нового курса, направленного на нормализацию отношений с конфессиями — прежде всего, с Русской Православной Церковью. В первый период войны советская политика не имела широкой масштабности и заключалась, в основном, в реализации контрмер, направленных на предотвращение церковного раскола, религиозного коллаборационизма и противодействие нацистской пропаганде «безбожности СССР». Вариативность советской политики была невысокой.

В то же время эффективность советской религиозной политики была достаточно высокой. Распространение информации о прекращении гонений на религию и патриотические призывы конфессий оказали значительное воздействие на настроения населения оккупированной территории СССР. Германские власти вынуждены были принимать контрмеры — в частности, расстреливали священников за чтение патриотических обращений РПЦ перед паствой{860}. Церковные сепаратисты на Украине признавались в том, что встречали серьезное противодействие со стороны представителей православного духовенства, который ориентировались на Московскую Патриархию{861}. Антинацистские настроения германские власти отмечали у православных священнослужителей даже в эстонской глубинке — например, на о. Сааремаа в июле 1942 г.{862} В то же время, очевидно, советская религиозная политика не оказала значительного воздействия на «неправославное» духовенство и верующих — униатов на Украине, католиков и протестантов в Прибалтике, мусульман в Крыму.

Ориентация на быструю победу в войне с СССР делала для руководства Германии ненужной разработку программы военного сотрудничества с народами Советского Союза{863}. 16 июля 1941 г. Гитлер издал приказ о том, что в оккупированных областях «никто другой, кроме самих немцев, не должен носить оружие»{864}. Такое отношение к военному коллаборационизму основывалось и на расовых предрассудках — для нацистов было неприемлемым какое-либо «военное братство» с представителями народов СССР{865}.

Тем не менее определенное военное сотрудничество с представителями народов СССР допускалось — во-первых, в диверсионно-разведывательной сфере. Весной 1941 г. абвер совместно с ОУН сформировал два украинских батальона, названных «Роланд» и «Нахтигаль»{866}.[34]В октябре 1941 г. в абвере были созданы «Горский» и «Туркестанский» батальоны, которые были направлены на южный фронт{867}. Во-вторых, в начале войны вермахт воспользовался услугами перебежчиков — в июле 1941 г. было создано подразделение в составе 396 эстонцев — дезертиров из РККА и бывших военнопленных{868}, в августе 1941 — казачий кавалерийский полк под командованием майора Красной Армии И.Н. Кононова, перешедшего на германскую сторону{869}. Эти подразделения были малыми по численности, а их национальная окраска использовалась, в основном, для пропагандистских целей.