Еще один закон леса — не обращать внимания на топкую жижу под ногами. Не отвлекаться на земляных удавов и роящихся вокруг москитов. А также на голод и усталость, смешанную с голодом, которые бывают опаснее болота, удавов и москитов. И главное — не поддаваться отчаянию и тоске по тому, что осталось позади. Сейчас не время думать об этом. И не время Думать о тех, кто стал жертвой огня, чьи тела превратились в разрозненные фрагменты, брошенные у дороги. Нужно смотреть вперед и попытаться уйти. В том числе ради них. Уйти означает спасти Коломбу Бесану. И спастись самой потому что, чтобы спасти ребенка, онадолжна спастись сама, вверив себя богу, и не просто какому-то богу, а одному конкретному богу по имени Элеггуа, Святой Младенец из Аточи, покровитель путешествующих и беглецов, охраняющий врата лесов и саванн.

На юге бушует пламя пожаров. Позади остались разрушение и смерть. Война против негров. Пылающая деревня, подожженная войной против негров.

Она не знает, что на севере. И это большое преимущество. Не лучше ли зло, о котором не знаешь, чем то, которое испытал?

Есть еще кое-что, за что Мария де Мегара должна быть благодарна судьбе, и это сила не только ее воли, но и ее тела. Ее воля и тело объединились, сейчас они одно. Мария де Мегара знает, что она вошла в лес, что она рубит бурелом, отгоняет голод, сон, хищников и рои москитов. Она знает, что ее ведут Святой Младенец из Аточи и святая Женевьева. Лес тоже знает, кто вошел в него, и знает, что эта негритянка с младенцем и с мачете в руках не отступит перед болотами, марабу, хищниками, москитами, голодом и усталостью.

Июньская ночь совсем не похожа на ужас Ла-Майи. Это самая обычная ночь, прекрасная и светлая, продуваемая ветром, который, кажется, спускается со сверкающего, высокого и просторного, как купол, неба. На нем нет ни облачка, и оно бело от звезд. Лес пахнет лесом, влажными травами и кореньями, землей. Ветер приносит запах далекого пожарища, войны и еще сладковатый запах гнили, исходящий от мертвых животных. Не требуется слишком много энергии, чтобы ориентироваться в этой ночи. Не нужно прикладывать чрезмерные усилия, чтобы различить Малую Медведицу, а на краю ручки ковша найти висящую там с тех пор, как существует мир, Полярную звезду.

Если в чем-то и уверена Мария де Мегара, так это в том, куда ей идти. Спасение если оно и есть, то на севере. То есть в направлении Майари-Аррибы, Харауэки, Никаро или Ла-Кайманы. В направлении моря, которого она никогда не видела (и у которого проживет потом больше шестидесяти лет). Если она отклонится к югу, единственное, что она там найдет, — это другое море, которого она тоже никогда не видела и не хочет видеть, и опасный город, Сантьяго-де-Куба, который теперь превратился в ловушку для негров и наверняка кишит солдатами.

Спустя тридцать лет после отмены рабства Мария де Мегара чувствует себя симарронкой, беглой рабыней. Здесь, в горах, лес забирается по склонам вверх, а потом неожиданно круто спускается вниз. Как ни странно, подъем дается гораздо легче, чем спуск. Подъем, несомненно, требует большего присутствия духа, он зависит от способности владеть своим телом и выносливости. Спуск же рискован и не поддается контролю, здесь любой шаг может оказаться неверным.

Выйдя на прогалину, она останавливается. Ей нужно отдышаться, успокоиться, оглядеться Из-за зеленого мерцания светлячков она уже не различает, где земля, а где небо. Коломба Бесана, к счастью, ведет себя очень тихо, она по-прежнему спит, далекая от леса, от войны и от смерти.

Мария де Мегара снова видит вдали словно вырезанные в ночном небе языки пламени в Ла-Майе. Они кажутся ей с каждым разом все выше, как будто огонь хочет, чтобы его было видно издалека. Этот огонь, подозревает она, должен быть виден уже отовсюду, из Байамо, Мансанильо, Гуантанамо, да что говорить, даже из Кап-Аитьена и Кингстона уже должно быть видно, как горит Ла-Майя и как умирают негры на Большом острове. Ей кажется, что она слышит удары по дереву, удары мачете. Она замирает, пытаясь угадать, кто еще отважился зайти так далеко в лес. Она слышит хруст веток, но трудно различить, действительно ли кто-то рубит их мачете и откуда идет звук. Она не уверена даже в том, животное это или человек. Один он или несколько. Она пригибается, сжимается, бежит, задыхаясь, изо всех сил, одновременно медленно и быстро, и прячется за куст каперс-ника. Она снова поднимает глаза, и ночное небо кажется ей еще более далеким и высоким. Здесь внизу только коротко вспыхивают зеленоватым светом светлячки.

Она решается покинуть укрытие и спускается по осыпающемуся склону. Ее босые ноги зарываются в землю, впиваются в нее, как крюки Младенца из Аточи. Неожиданно она видит маленькую хижину, сложенную из пальмовых стволов. Крыша почти провалилась, и сама хижина, вся перекошенная, с великим трудом удерживается, чтобы не упасть. В ней нет ни дверей, ни окон. Только проемы — один дверной и два оконных. А в них — темнота и тишина. Темнота заброшенной хижины.

Чтобы ободрить саму себя, она говорит или думает: «Здесь никто не живет». Тем не менее она замирает, спрятавшись за старым деревом. Мария де Мегара хочет удостовериться, что в хижине никого нет. Если она пуста, возможно, они смогут провести в ней остаток этой ночи и дождаться следующей, потому что нельзя растрачивать силы впустую, и, кроме того, нужно будет обследовать местность, найти что-нибудь съедобное, гуавы, авокадо, бобы тамаринда, манго, что-нибудь, что вернет ей веру и силы. Поблизости должен быть ручей. Здесь много ручьев, питаемых водой с гор. В ручье можно не только напиться и омыть израненные ноги, израненное, натруженное, потное тело, но и попытаться, и это нужно ей больше всего, смыть боль, и тогда появятся желание и силы двигаться Дальше, продолжить этот непростой путь.

В хижине темнее, чем в лесу. Несмотря на прорехи в крыше из пальмовых листьев, в нее не проникает свет ветра и ночи. Внутри стоит тревожный запах свечей и жженого фитиля. И мертвых животных. Когда глаза привыкают к темноте, Мария де Мегара замечает, что на полу валяются мертвые голуби. Еще она различает столик, на котором стоит фигурка Христа. Это грубо сработанный столик из стеблей дикого тростника, и фигурка тоже грубо сработанная, без рук, вырезанная тупым ножом, кажется, из ветки акации. Она не может понять, черный ли Христос или это в темноте он кажется почерневшим, как будто вымазанным дегтем. Вокруг фигурки — несколько потухших свечей. Она укладывает Коломбу Бесану у ног Христа и сама пытается встать на колени. У нее не получается, и она просто садится тоже у ног Христа и закрывает глаза. Она не молится. Ни по-французски, ни по-испански. Она не помнит молитвы. Она не плачет. Она устала. Сил ей достало лишь на то, чтобы вздохнуть и закрыть глаза. И еще прежде чем они закрылись, она засыпает.

Она просыпается от лая собаки. Она не знает, сколько спала. Еще не рассвело. Хотя возможно, что уже несколько раз рассветало и снова темнело, но во сне она этого не заметила. Она слышит лай собаки и звук, похожий на человеческий голос. Мария де Мегара кладет Христа в подол своей длинной изодранной юбки. Заворачивает его в ткань и крепко завязывает в узел. Берет Коломбу Бесану и выходит из хижины. Лай и звук, похожий на голос, на песню, на что-то, что напоминает песню, доносятся со стороны Сан-Николаса, Сан-Педро или Эль-Посо. Вдруг это голос солдата? Вряд ли, говорит она себе, солдаты не поют.