— Старший инспектор Кокс?

Кокс сразу понял, что перед ним репортер, хотя никогда прежде не встречался с этим человеком. В нем тут же сработала защитная реакция, достигшая автоматизма за предыдущие годы, однако механизм ее заржавел, так как он давно ею не пользовался.

— Да?

Возникший из кармана диктофон тут же оказался перед его носом.

— Что вы можете сказать по поводу случившегося?

— По поводу случившегося?

— Да, сэр.

— А что, собственно, случилось? — Он уже начинал догадываться, но ему нужна была исчерпывающая информация для соответствующего ответа. К несчастью, его неведение было истолковано как безразличие.

— Как, вы не знаете? — Этот вопрос был задан с несказанным изумлением.

Кокс покачал головой, а репортер, производивший впечатление такого неоперившегося юнца, словно его только оторвали от материнской груди, продолжил:

— Совершено новое убийство, точно такое же, как первое. И оба они идентичны тем, из-за которых вы упекли за решетку Мелькиора Пендреда.

Кокс закрыл глаза, вдруг ощутив, как ему на плечи навалилась вся тяжесть прожитых лет.

— Старший инспектор? Вы можете это как-нибудь прокомментировать? Что вы ощущаете, осудив невинного человека? Вас не мучит совесть из-за того, что он скончался в тюрьме?

— Уходите, — устало произнес Кокс, пытаясь закрыть дверь, но, как все бойкие журналисты, его посетитель уже протиснулся в проем.

— Значит, вам наплевать.

— Пожалуйста, уходите.

— Неужели вы не чувствуете раскаяния? — размахивая диктофоном, продолжил журналист.

Кокс налег на дверь, довольно сильно прижав бедро журналиста, но это никоим образом не отбило у того желания получить информацию.

— Я так понимаю, что вам не только не стыдно за смерть Мелькиора Пендреда, но вас также нисколько не волнует гибель Дженни Мюир и Патрика Уилмса?

Когда и следующая попытка закрыть дверь не произвела никакого впечатления на профессиональный раж репортера и он продолжил выпаливать свои вопросы, каждый из которых еще больше усугублял вину Кокса, тот не выдержал. Он оставил свои попытки раздавить всмятку ногу репортера и неожиданно распахнул дверь.

— Убирайся! — закричал он. — Вон из моей частной собственности! Оставь меня в покое!

Репортера это нисколько не удивило, и он не проявил ни малейшего намерения последовать рекомендациям Кокса. Более того, у него эта эскапада вызвала только улыбку. Он уже открыл рот, чтобы продолжить свои расспросы, но Кокс не дал ему это сделать.

— Вы — паразиты! Стервятники!

— Вы позволите это процитировать? — с еще более широкой улыбкой осведомился репортер.

Кокс принялся его выталкивать, как делал это в молодости, когда его еще не мучили боли в груди.

— Уходите! Пожалуйста, уходите!

Репортер чуть отступил, не давая закрыть дверь — кованый носок предохранял ногу от каких-либо повреждений.

— Старший инспектор, поделитесь своим мнением, и я тут же уйду.

Однако Кокс был хорошо знаком с прессой и знал, что журналисты хуже самых закоренелых преступников, с которыми ему доводилось встречаться, потому что они прикидываются дружелюбными. Он глубоко вздохнул и ощутил первый укол знакомой боли, однако решил, что успеет со всем разобраться, прежде чем она разрастется, как это бывало уже не раз.

— Послушайте, мне нечего вам сообщить.

— Неужели вас не удручают последние убийства?

— Конечно, удручают… — Он оборвал себя, но было уже поздно. Ловушка беззвучно захлопнулась, и лишь удовлетворенная улыбка на лице репортера сказала Коксу о том, что его ждет. Но это было уж слишком.

— Негодяй! — крикнул он и, широко раскрыв дверь, вышел наружу, всем своим видом демонстрируя решимость. Репортер попятился, и улыбка на его губах сменилась выражением надменной угрозы.

— Совсем не обязательно проявлять агрессию.

— Обязательно, шакал. Все вы как вампиры. А ты — худший из худших. Подонок. Несчастный мерзавец.

Он ненавидел ругательства и зачастую упрекал своих подчиненных за их использование, но сейчас иных слов ему подобрать не удавалось. Кокс продолжал наступать, и репортер начал пятиться по дорожке, шедшей через ухоженный сад с его розами, кизиловыми кустами и невысоким лавром, росшим посередине подстриженного газона. Боль в груди становилась все сильнее, но теперь Кокс не обращал на нее внимания; пара таблеток под языком должны были ее снять.

Они добрались до ворот, и репортер, оглянувшись, поспешно выскользнул на улицу. Оказавшись на тротуаре за пределами собственности Кокса, он вновь осмелел:

— Что-нибудь еще в заключение, старший инспектор?

Кокс бросился вперед, но это была не столько попытка настигнуть своего мучителя, сколько театральный жест. У него началась одышка, а боль с ревнивой лаской лениво заструилась вверх к левому плечу и шее. Журналист отскочил и двинулся прочь.

— Я так понимаю, что это значит «нет», — кинул он через плечо, пытаясь нанести последний удар.

Однако Коксу было уже наплевать. У него перехватило дыхание, и его гнев начал испаряться, по мере того как сердце все сильнее колотилось о грудную клетку, а кожа становилась влажной и липкой.

Он развернулся и медленно двинулся к дому. Закрывая входную дверь, он увидел, как перед домом остановилась машина, из которой вышли мужчина и женщина. Женщина держала диктофон, а мужчина видеокамеру.

Льюи принял душ и предложил Айзенменгеру чашку чая. Они устроились в маленьком кабинетике на драных стульях из секонд-хенда и принялись болтать о всякой ерунде, поедая шоколадное печенье; они начали с самых общих тем — Льюи интересовало, где Айзенменгер работал раньше, — а затем разговор неизбежно перешел на его новых коллег.

— Ну и что вы о них думаете?

Айзенменгеру не раз приходилось встречаться с ассистентами при моргах, и он знал, что они собирают сплетни для того, чтобы в дальнейшем пользоваться ими как разменной монетой. Поскольку их обязанности неизбежно обрекали их на одиночество и способствовали отчуждению от остального больничного персонала, они пользовались этой разменной монетой, чтобы пробить себе дорогу в общество.

Однако Айзенменгера было не так-то просто купить.

— Забавная компания, — ответил он с понимающей улыбкой.

— Еще бы.

— Они вам сильно надоедают?

Льюи задумался.

— Только профессор. Постоянно критикует меня за отсутствие порядка и всякое такое, но я не обращаю на него внимания. — Льюи явно относился к числу людей, которых не могут встревожить какие-то профессорские замечания. — Хотя на самом деле он редко сюда спускается. Только в дни экзаменов.