На следующее утро я проснулась и увидела, что моя ладонь сжимает кольцо Короля гоблинов. Несмотря на изнурительное путешествие и беспокойный сон, в голове впервые за долгое время воцарилась ясность. Ко мне вернулся обрывок сна, и я ухватилась за него, пытаясь вспомнить, что я видела, чувствовала, пережила. Но он снова ускользнул от меня, не оставив ничего, кроме ощущения полноты, как будто мой разум был колодцем, наполнившимся среди ночи.

Дверь в комнату брата все еще была закрыта. Я не знала, откроется ли она когда-нибудь, или же я навсегда оставила ее между нами запертой, выбросив ключи. Я хотела извиниться. Я хотела попросить прощения. Я ненавидела тех, какими мы стали. Мне было омерзительно то, что маэстро Антониус и Король гоблинов встали между нами, но больше всего меня раздражало то, что брат мог заставить меня негодовать из-за отрезка моей жизни, ставшего самым глубоким и плодотворным. Мне хотелось кричать на Йозефа. Хотелось разрушить разделяющую нас преграду. Хотелось его задушить. Сварить на медленном огне.

Я откинула одеяло и насильно вытолкала себя из постели.

За дверью Нина оставила для меня поднос с едой и одежду. Пища остыла, но одежда была чистой, и я с благодарностью сняла с себя перепачканные во время путешествия вещи и надела чистые. Я умылась и, как смогла, без зеркала причесалась. Я жутко проголодалась, ведь с тех пор, как мы уехали из Вены, я почти ничего не ела. Я решила, что съем хлеб и сыр, оставленные для меня накануне вечером, но они уже зачерствели, а мне хотелось успеть побродить по особняку… и, если повезет, встретить кого-нибудь, чтобы попытаться узнать о сестре и Франсуа.

Днем петляющие лабиринты коридоров и проходов Сновин-холла сбивали с толку не меньше, чем ночью. Я знала, что мы находимся в восточном крыле дома, потому что сразу после приезда отметила это про себя. Я направилась туда, где, по моему предположению, находился вход, решив, что от него будет проще ориентироваться.

При свете дня запущенность и упадок были еще более заметны. Крыло, в котором жили мы с Йозефом, было относительно добротным и надежным, а вот бо́льшая часть дома развалилась окончательно и бесповоротно: в одной комнате провалилась крыша, в другую сквозь пустые окна пробирались ежевичные и виноградные лозы. Я прошла мимо портретов прежних Прохазок, суровых лиц, глядящих на меня, чужака, сверху вниз.

– Знаю, – пробормотала я одному особенно суровому парню. – Я тоже не понимаю, что я здесь делаю.

Граф и графиня сказали, что мне грозит опасность со стороны Дикой Охоты, и они похитили меня и брата, чтобы защитить. Но Сновин-холл с его ветхими стенами и заброшенными холлами совсем не походил на надежное укрытие. Судя по всему, в родовом поместье Прохазок не было ни прислуги, ни персонала, ни вооруженной стражи. Вряд ли мы с Йозефом были защищены здесь лучше, чем в Вене. Это навело меня на мысль о том, что нас привезли сюда с другой целью.

В памяти пронеслось предупреждение моей бывшей домовладелицы фрау Месснер, история об исчезнувшей девушке и погибшем юноше. Несчастный случай. В их загородном доме. В голове прозвучал голос Кете. Прохазки приносят в жертву коз темному богу в оккультных ритуалах. Они призывают темные силы.

Но громче всех в голове гремели слова графини, произнесенные ею в ночь похищения: ваша музыка создает мост между мирами.

Я опустила глаза и посмотрела на кольцо Короля гоблинов, обнимавшее мой палец. Неопровержимое доказательство того, что вуаль между нами и Подземным миром была тонка. Супруги Прохазка утверждали, что я могу спасти нас всех от конца света, но я не понимала как. Без того, чтобы вернуться обратно. Без того, чтобы отказаться от всего самого дорогого, что у меня оставалось. Моей музыки. Моей жизни. Меня.

Потом я подумала о разноцветных глазах и нежных губах, полных любви. Я подумала о Короле гоблинов, таком, каким я видела его в последний раз той ночью, когда мы были мужем и женой, не переплетенные на супружеском ложе, а играющие сонату в часовне. Возможно, вернуться и не значит сдаться. Возможно, это означает уступить.

Затем я вспомнила бледно-голубые глаза и чернильно-черную кожу, обтягивающую острые кости, и голос, шипящий: «Тот, кого ты любила, ушел».

Внезапно я осознала, что забрела в незнакомую часть дома. Мне вспомнилось, как я была Королевой гоблинов и как пути Подземного мира видоизменялись и преобразовывались, исполняя любой мой каприз. Накануне вечером я не была особенно внимательной, но я не помнила, чтобы проходила по галерее такого размера. На стенах над моей головой были развешаны портреты или картины, прикрытые простынями. Охваченная любопытством, я подошла и заглянула было под ткань, как вдруг услышала вздох и грохот.

Подскочив на месте, я резко обернулась и увидела Нину, сидящую на корточках. Должно быть, при виде меня она выронила поднос с едой и теперь поспешно собирала разбитую посуду. Я опустилась рядом, чтобы помочь ей все убрать, и долго извинялась за то, что напугала ее.

Она пыталась отстранить меня, но я настаивала, делая вид, что не понимаю богемского языка, хотя ее выразительные жесты говорили сами за себя. Видимо, экономка несла завтрак мне и моему брату, но теперь, когда я уничтожила плоды ее стараний, она, кажется, собиралась проводить меня в кухню.

Но привела меня Нина не в кухню, а в маленькую, ярко освещенную комнатку с большими окнами, где перед большим ревущим камином сидел граф.

– Ах, фройляйн! – сказал он при виде меня. – Вижу, вы уже встали. Пожалуйста, составьте мне компанию за завтраком.

Судя по всему, он проснулся уже давно: его темные глаза искрились и сверкали, а на щеках играл здоровый румянец, признак хорошего настроения. Он встал и предложил мне свой стул, а сам отошел к серванту, на котором были разложены пирожные, фрукты, мясное и сырное ассорти и стоял большой серебряный графин.

– Вы пьете кофе? – спросил он.

– Ах, гм-м, спасибо, – слегка взволнованно ответила я. В Вене кофе был привычным напитком, когда-то привезенным в город турками, но я так и не смогла полюбить этот горький вкус.

– Сливки? Сахар?

– И то и другое, пожалуйста.

Граф налил чашку кофе мне, затем – себе. Он пил кофе без добавок, ничем не приглушая его едкую горечь, и с наслаждением причмокивал губами. Внезапно мне стала ясна причина его бодрого и веселого утреннего настроения.

– Уверен, что вы и ваш брат отлично выспались, – сказал он. – Увы, вам придется извинить мою супругу. Она не любит рано вставать и никогда не завтракает. Вот и сегодня завтракать будем мы вдвоем – я и вы.

По крайней мере, в этом мы с графиней были похожи. В Вене я привыкла вставать поздно. За неимением срочных домашних обязанностей и других дел роскошная возможность поваляться в постели была слишком притягательной, чтобы ею не воспользоваться.

Некоторое время мы сидели в тишине и пили кофе, причем я пила его осторожными глотками, а граф – залпом. Завтракать в присутствии графа не хотелось, но я чувствовала, что обязана съесть что-нибудь из вежливости. Я поставила чашку и подошла к буфету, чтобы положить в тарелку несколько маленьких, размером с печенье, пирожных, украшенных сверху сладкой пастой с маковыми семенами. Комната, в которой мы сидели, располагалась в одной из немногочисленных частей дома, содержавшихся лучше остальных. Мебель здесь была прочная, хотя и потертая, а потрепанный ковер был явно высокого качества. Камин обрамляли две двери с распашными стеклянными створками, выходящие на террасу, с которой открывался вид на заросшие окрестности. Как и в гостиной, над буфетом висела картина или портрет, но, как и остальные предметы в рамах, она была затянута простыней.