Сразу уснуть не получилось, а потом скрипнула дверь. Кирилл бесшумно запустил руку под подушку, нащупывая парабеллум, — и оставил пистолет в покое. Это была Аня.

— Ты спишь? Вика…

— Пытаюсь, — слабо улыбнулся Авинов, подумав: «Везёт же мне на большевичек…»

Девушка зашуршала одеждами, скидывая их на подоконник, попрыгала на одной ноге, стягивая чулки, — и пробежала на цыпочках к дивану, ладонями прижимая подпрыгивающие груди, юркнула под одеяло, прижалась, тёплая и гладкая.

— Вика…

Кирилл в этот момент не испытывал угрызений совести и греха за собою не числил. Два чувства жили в нём — растущее желание и тающий страх. Девушка не распознала подмены любовника — её руки нетерпеливо гладили Авинова, шаловливые пальчики забирались в самые потаённые места, дыхание становилось прерывистым, а губы сохли.

Аня оседлала его, направляя член, и вот вскрикнула, изогнулась, приникая и отстраняясь в благословенном ритме. Кирилл оглаживал её груди, похожие на опрокинутые чаши. Теребил набухшие соски, гладил узкую спину, стискивал ягодицы.

— Давай по-другому, — выдохнула девушка и слезла с него, стала на коленки. Приникла к нагретой постели, отклячивая круглый задик. Кирилл положил ладони Ане на бёдра, дожидаясь, пока неумелые ручки нашарят между ног, обхватят, введут…

— А-ах… — горячий выдох-вскрик огласил комнату.

Авинов совершал самые восхитительные возвратно-поступательные движения, девичьи стоны распаляли его всё пуще и пуще, руки скользили с бёдер на талию, с талии — на груди. Ещё, ещё, ещё… Прорвалось, разлилось, затопило.

Запалённо дыша, Кирилл откинулся на спину, обнимая удоволенную Аню, ласковую-ласковую, мягкую-мягкую.

— Ты стал таким нежным… — прошептала девушка, задыхаясь. — Раньше ты был другим…

Заглушив укол страха, Авинов ответил:

— Люди меняются, Анечка.

— И Анечкой ты меня никогда не называл…

— Тебе не нравится?

— Нравится, нравится! Очень нравится…

— Тогда спи.

— Сплю…

Ночью свердловцы никак себя не выдавали, тихо было и спокойно, а утром в Горки явился крестьянин, в котором Кирилл с трудом опознал Исаева. В потёртом армяке, в картузе и стоптанных сапогах, с котомкою в руке он ничем не напоминал лихого чалдона, всегда подтянутого и опрятного солдата.

— Еле как прошёл, — тихо доложил он Авинову, — имению вашу чоновцы[107]окружили, прям-таки в кольцо взяли. А я овражками, овражками…

— Вот оно что… — протянул Кирилл. — А я-то думаю, и чего это наша «свердловия» всё тишком да молчком! Понятно…

— Лысый этот, который Буки, всё сорганизовал, как полагается, да… Накормил меня, напоил, спать уложил, а с утра, значит, сюды послал. Нормальный мужик вроде, хотя и енерал…

— Генерал? — задрал брови штабс-капитан. — Я думал…

— Петух тоже думал, да в суп попал! — захихикал Исаев. — Генерал-лейтенант Стогов Николай Николаич. Водку я с ним не пил, конечно, но видал, до большевиков ишшо…

Тут в сопровождении комсомольцев показался Ильич, и Кузьмич живо стащил картуз.

— Гражданин Ленин! — воскликнул он. — А я вам яичек принёс! Свеженькие, тока из-под курочки! Дай, думаю, угощу гражданина Ульянова-Ленина!

— Вот спасибо! — обрадовался Ильич. — Люблю я это дело! Пгемного благодарны… Ну и как вам живётся при Советской власти?

Исаев закряхтел, изображая деревенского хитрована.

— Дык, ёлы-палы, — развёл он руками, — худо живётся! С этою развёрсткой… Посеешь много — отберут, посадишь чего токо для себя — всё одно отберут! Ишшо и отпинают, изгиляться будут, левольверами своими в морду тыкать…

— Рабочему классу нужен хлеб! — назидательно сказал Ленин.

— Дык нешто мы без понятия? Знамо дело — нужен! Вы, гражданин-товарищ, не думайте, будто мы против коммунизьмы! Пущай она будет, ваша коммунизьма, тока не у нас, а где-нибудь в другом месте…

Владимир Ильич посмеялся и молвил деловито:

— Ничего, товарищ, всё у нас наладится, вот увидите! Ещё сами заживёте в новой, социалистической дегевне, куда мы пговедём электричество, а кулачество выведем, как клопов-кровопийц. Это кулак-мигоед хлеб прячет, это он бешено сопготивляется рабоче-крестьянской власти! Вешать таких надо! Вон как было в соседнем уезде — и продотрядовцев отстреливали, и зерно погтили, лишь бы нам не досталось. А расстреляли мы сотню кулаков — и сразу хлеб нашёлся!

Ничего не ответил «заглавному большевику» несознательный крестьянин, не успел — тарахтя и бибикая, подъехали две машины. Прибыл наркомздрав, привёз врачей. Нервный, напуганный Семашко увёл Ленина на обследование, извиваясь и ёжась, а Кирилл решил совместить полезное с полезным — и Кузьмича вывезти, и разведку учинить. Пока оба шоффэра ушли в дом, Авинов подозвал Васю Прохорова.

— Рулить умеешь? — спросил он.

— Симон Аршакович научил! — заулыбался тот.

— Садись тогда за руль, подкинем мужика до деревни.

— А-а…

— Горки окружены, — спокойно сказал Кирилл.

— А-а! Ну тогда ясно…

Автомобиль был точно такой же, как тот, на котором Ленин ездил на завод Михельсона, — дорогой, ручной сборки, «Тюрка-Мери-28».

Охая и вздыхая, Исаев залез на заднее сиденье, Авинов устроился рядом с водителем.

— Трогай!

Рыча мощным двигателем, машина покатила по щебнистой дороге. Руку с парабеллумом Кирилл держал на коленях. Миновав Берёзовую аллею, «Тюрка-Мери» свернула к Вышним Горкам. Тут-то из зарослей поднялись, как суслики у норок, чоновцы. Проезду они не мешали, видать, их сбило с толку, что машина принадлежала наркомату здравоохранения.

У околицы Прохоров остановился, и Кузьмич выбрался из машины, кряхтя: «Мне б такую… В хозяйстве пригодится…» Авинов вышел следом и громко сказал:

— Ну, прощевайте, товарищ! — и тут же добавил тихою скороговоркой: — Немедленно свяжись с Буки, чтоб нашим передал — пусть используют «текущий момент»! Пусть в ОСВАГе не жалеют листовок — так и так, мол, выпер Свердлов недобитого Ленина из Кремля и тиранит пролетарьят с Троцким на пару, дурит народ, как хочет! Пусть-де поворачивают штыки на Москву. Бей продажных комиссаров! Свободу Ленину! Ну и так далее…

— Обрисуем как есть, — осклабился Исаев, — не сумлевайтесь!

Воротясь на место, Кирилл сказал:

— А вот теперь, Вася, гляди в оба. И если я скажу: «Гони!» — ты уж постарайся. Жми как следует!

Прохоров медленно кивнул, заводя двигатель.