Ответ Сталина пришел через два дня. Он резко указал на то, что никаких его приказов о передаче югославам трофейного имущества не было и что трофеи принадлежат той армии, которая их захватила. «Но меня поражает тот факт, — писал Сталин, — что отдельные инциденты и проступки отдельных офицеров и солдат Красной Армии у вас обобщаются и распространяются на всю Красную Армию… Нетрудно понять, что в семье не без урода, но было бы странно оскорблять всю семью из-за одного урода. Если бы красноармейцы узнали, как товарищ Джилас и те, кто не дал ему отпора, считают, что английские офицеры в моральном отношении выше советских офицеров, они бы ахнули от такого незаслуженного оскорбления». Далее Сталин так же сухо сообщал о помощи, которая будет в ближайшее время оказана югославам, — грузовики, 50 тысяч тонн пшеницы, вооружение[227].

Это письмо оставило у Тито неприятный осадок. Вполне возможно, что в такой ситуации он действительно решил лишний раз не появляться у Сталина.

Во время переговоров с Карделем и Шубашичем в Москве Сталин несколько раз вспоминал о «случаях клеветы» на Красную армию. «Вождь народов» резко отзывался и о внутренней политике Тито, полагая, что в вопросе о судьбе короля можно было бы действовать более гибко и считаться с «единством антигитлеровской коалиции». Когда Кардель сказал, что в рядах НОАЮ состоит 300 тысяч человек, Сталин раздраженно махнул рукой: «Каких там триста тысяч? Знаю я эти ваши партизанские цифры… Кроме того, ваши партизаны слабо сражаются. Не нюхали они пороху. Посмотрите на болгар — вот это армия!»[228]

У Карделя сложилось впечатление, что он говорил это с расчетом на то, чтобы Шубашич передал этот разговор Черчиллю. Когда Шубашича не было, тон вождя резко менялся. Он спрашивал о здоровье Тито и довольно мягко советовал разрешить королю вернуться в страну, а затем уже разобраться с ним. Замечания Сталина Тито учел.

На Ялтинской конференции (4–11 февраля 1945 года) Сталин, Рузвельт и Черчилль окончательно договорились по югославскому вопросу. Правда, Черчилль во время дискуссии назвал Тито диктатором, на что Сталин возразил: «Тито вовсе не диктатор». 7 марта 1945 года на основе рекомендаций Ялтинской конференции Тито сформировал правительство Демократической Федеративной Югославии (ДФЮ). Он стал председателем Совета министров и министром обороны. Министром иностранных дел был назначен Шубашич, а заместителем Тито — лидер демократической партии и представитель эмигрантского правительства Милан Грол. Другим заместителем Тито стал Кардель. В целом же сторонники короля получили в правительстве только три места из почти тридцати. Правительство ДФЮ было официально признано всеми участниками антигитлеровской коалиции.

Но вскоре после формирования правительства у Тито возникли новые трения со Сталиным. Сталин был недоволен тем, что в состав кабинета без согласования с Москвой был включен Милан Грол. Кроме того, он раскритиковал принятую правительством ДФЮ декларацию — в частности, за «недооценку должной роли Советского Союза» в войне.

15 марта Тито собрал заседание политбюро ЦК КПЮ, на котором критика со стороны Сталина была признана справедливой. В ответном письме Сталину политбюро давало обещание впредь советоваться с советским правительством по всем конкретным вопросам.

В конце марта Сталин пригласил Тито лично посетить Москву. Югославская делегация отправилась с визитом в советскую столицу 5 апреля. В нее входили глава МИДа Шубашич, министр по делам Черногории Джилас и другие. Это был первый зарубежный визит Тито в качестве главы правительства. В Москве же его встречали по самому высшему разряду и с такими же почестями, которые оказывали Черчиллю или де Голлю.

О закулисной стороне этого визита известно, прежде всего, со слов Джиласа, описавшего его в своей книге «Беседы со Сталиным». На следующий день после прибытия югославов в Москву Тито принял Сталин, а Молотов провел переговоры с Шубашичем. 11 апреля Тито и Молотов подписали советско-югославский Договор о дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве. Сталин устроил в честь Тито официальный обед в Кремле. Все собравшиеся обращались друг к другу официально — «господин». Обстановку разрядил Сталин. Он встал, поднял бокал и, обратившись к Тито, назвал его «товарищем», добавив, что не хочет называть его «гос-полином». За столом сразу же стало веселее. Заулыбался даже Шубашич, хотя, по мнению Джиласа, «трудно было поверить, что он делал это искренне»[229].

На следующий день Шубашич отбыл из Москвы в Сан-Франциско на первую сессию ООН, а Тито еще оставался в СССР. Сталин в это время дважды приглашал его к себе на дачу ужинать. На этих ужинах были только коммунисты и там не было необходимости прибегать к протокольным условностям.

«В отношениях между Сталиным и Тито было что-то особое, недосказанное — как будто между ними существовали какие-то взаимные обиды, но ни один, ни другой по каким-то своим причинам их не высказывал, — отмечал Джилас. — Сталин следил за тем, чтобы никак не обидеть лично Тито, но одновременно мимоходом придирался к положению в Югославии. Тито же относился к Сталину с уважением, как к старшему, но чувствовалось, что он дает отпор, в особенности сталинским упрекам по поводу положения в Югославии».

Когда, например, Джилас заметил, что в Югославии существует власть по советскому образцу, Сталин возразил, что это — не советская власть, а что-то среднее между де Голлем и Советским Союзом. Потом Сталин начал поддразнивать Тито, плохо отзываясь о югославской армии и хорошо — о болгарской. Тито, с трудом сдерживаясь, заверил его, что югославская армия быстро избавится от своих недостатков.

Но больше всего Сталин придирался к Джиласу — он все еще помнил его слова о Красной армии. Кстати, Джилас за это извинился. «Вы, конечно, читали Достоевского? — перебил его Сталин. — Вы видели, какая сложная вещь человеческая душа, человеческая психология? Представьте себе человека, который проходит с боями от Сталинграда до Белграда — тысячи километров по своей опустошенной земле, видя гибель товарищей и самых близких людей! Разве такой человек может реагировать нормально? И что страшного, если он пошалит с женщиной после таких ужасов? Вы Красную Армию представляли идеальной. А она не идеальная и не была бы идеальной, даже если бы в ней не было определенного процента уголовных элементов — мы открыли тюрьмы и всех взяли в армию… Воина надо понимать. И Красная Армия не идеальна. Важно, чтобы она била немцев — а она их бьет хорошо, — все остальное второстепенно».

В тот вечер, вспоминал Джилас, все много ели, пили, поднимались бесконечные тосты. Когда югославы возвращались с ужина, Тито, тоже не переносивший большого количества алкоголя, заметил: «Не знаю, что за черт с этими русскими, что они так пьют — прямо какое-то разложение!»[230]