Уже через пару сотен метров он оказался далеко в конце процессии и принялся вопить, требуя сбавить темп. Редкие прохожие, и так разбегавшиеся по переулкам, едва завидев приближающихся ментов, после этих воплей и вовсе падали ниц на землю, стремясь врасти в мостовую. А вот Рабинович делал вид, что ничего не слышит. И, лишь когда вопли Попова по своей громкости стали приближаться к критической отметке, Сеня, боясь непоправимых для истории разрушений, слегка сбавил темп. Впрочем, не настолько, чтобы тяжеловесный и ленивый эксперт почувствовал себя вольготно.

К тому моменту, когда патриархи с милицейским конвоем добрались до дворца фараона, на Попова было жалко смотреть. Он осунулся, побледнел и, истекая потом, потерял не менее десятка килограммов живого веса. Последнее, впрочем, можно записать в актив, поскольку Попову, привыкшему жрать пирожные в кафе, похудение только пошло на пользу. Догнав процессию просителей (или требователей?), остановившуюся прямо у ворот дворца, Андрюша резко выдохнул и собрался просветить Рабиновича по поводу его умственных способностей, но тут с дворцовой балюстрады раздался неимоверно дикий визг. Менты дружно вздрогнули и удивленно посмотрели в направлении источника звука.

Визг доносился с широкого балкона, расположенного на втором этаже и тянувшегося по всей длине фасада. Там, чинно выстроившись по ранжиру, стояли какие-то разноцветно одетые недоумки с длинными медными трубами и, раздувая щеки, дули в них со всей мочи.

– Вот, блин, саксофонисты, мать ихнюю в филармонию! – поморщился меломан Попов. – Горыныча нигде не видно, а эти уроды на всю округу воздушную тревогу трубят.

– Да, жалко, что летающей керосинки с нами нет, – горестно вздохнул Жомов. – Эх, задали бы мы вчера перцу этим медноголовым воякам, если бы Горыныч нам прикрытие с воздуха обеспечить смог.

Еще раз вздохнув, омоновец вежливо содрал медную каску с головы постового у ворот и одним ударом о стену сделал из нее блин. Прежде чем кто-нибудь успел его остановить, Ваня подбросил остатки шлема вверх и от души приложился к блину резиновой дубинкой. Расплющенный медный снаряд с диким свистом помчался вперед, ласково поздоровался с такой же медной трубой в руках одного из горнистов, а затем приложился к стене замка, проделав в ней не предусмотренное архитекторами окно.

Труба, в свою очередь, поспешила догнать расплющенный шлем (видимо, не успела ответить на приветствие!). Вырвавшись из лап трубача, она с музыкальным звоном вонзилась в стену, наполовину утонув в стыке между двух каменных плит. Ее владелец, расстроенный таким предательским поведением инструмента, тоненько взвизгнул и, будто красна девица, закатив глаза, грохнулся с балкона в фонтан. Коллеги трубача тут же перестали дудеть и, свесившись с перил, занялись обсуждением крайне важного вопроса: захлебнется ли несчастный в фонтане или такое добро не тонет?

За этим занятием их и застал фараон. Юродивый Рамсес, услышав молчание труб, решил, что ликующая толпа подданных уже собралась под балконом, ожидая появления своего горячо любимого правителя. Пнув пару раз для скорости жрецов, всегда сопровождавших его на торжественных мероприятиях, Рамсес медленно вышел на балкон и, зажмурившись, простер вверх руку, ожидая в ответ на этот жест всеобщее ликование.

– Ой, ма-альчики, посмо-отрите, ка-акая у него все-таки эр-оотичная попка, – вместо рева толпы услышал фараон и в изумлении уставился на крупы своих трубачей, свесившихся с балкона. – Может, все-таки спустимся вниз и спа-асем его. А то будет жалко, если та-акой гей утонет!

– В-о-о-он!!! – истошно заорал Рамсес.

Придворные музыканты прекрасно знали, каким бывает в гневе их повелитель, поэтому долго раздумывать над маршрутом следования не стали. Даже не пытаясь как-то подстраховаться, трубачи все до единого просто плюхнулись с балкона вниз. Истории неизвестно, какое количество этих, с позволения сказать, господ свалилось в фонтан, а кому там просто не хватило места. Нигде нет также и упоминаний о том, кто в дальнейшем спасал утопающих. Впрочем, нас это и не касается. Есть дела и поважнее!

Очистив себе пространство для обзора, Рамсес подошел к перилам, чтобы узнать, отчего не ликует толпа. Узнал – оттого, что всей толпы было лишь пять человек и огромный пес. Да и то ни один из них не был настроен петь дифирамбы фараону. Рамсес поморщился. Затем гневно нахмурился. Ну а потом соизволил спросить:

– И где мои люди?

– В Караганде, – смиренно ответил ему Рабинович.

– Сеня, это уже перебор, – посмотрев на него, сострил Попов. – Ты уже столько всего в Караганду наотправлял, что сейчас там должна быть либо одна гигантская свалка, либо культурный центр вселенной. Дикие египтяне там еще зачем?

– Да пусть бомжуют, – милостиво разрешил кинолог и перевел взгляд на фараона. – Рамсес, ты не оборзел? Какого хрена людей на молитву не отпускаешь?

– Людей? – удивился правитель Египта. – А где ты, чужестранец, среди евреев людей видел?

– Опа-на! – присвистнул Андрюша. – Вот он, оказывается, откуда антисемитизм-то пошел. А мы Гитлера во всем виним…

– Слушай, Сеня, – разделил оскорбление друга омоновец. – Может быть, я схожу этому уроду самовар слегка почищу? А то, по-моему, у него там краник слегка засорился.

– Потом, – Рабинович побагровел, но воевать пока не собирался, решив справиться с проблемой дипломатическими методами (ой господи, знал бы хоть что-нибудь о них!). Сеня снова обратился к фараону.

– Ты когда-нибудь о равенстве конфессий слышал? – слегка повысив голос, поинтересовался кинолог у Рамсеса. – Так знай, что все религии равны перед лицом государства. Ты просто должен отпустить сынов Израиля помолиться в пустыне. В противном случае я тебе гарантирую всеобщую забастовку. Твои убытки от этой акции могу и без калькулятора посчитать.

– Забастовка, говоришь? – завопил в ответ Рамсес и радостно захихикал. – Что же, мне это нравится. Но поверь, хотя я и очень сожалею, вынужден буду принять ответные меры, – фараон еще на октаву повысил голос. – Повелеваю с сего дня не давать евреям со складов соломы для изготовления кирпичей. Собирать теперь ее рабочие должны самостоятельно. При этом общие нормы выработки остаются неизменными!

И, показав ментам нос из пальцев обеих рук, Рамсес вприпрыжку скрылся внутри дворца. Его свита, радостно скалясь, секунду постояла на балконе, а затем отправилась следом за повелителем. Несколько секунд над дворцовой площадью стояла гнетущая тишина, а затем к Рабиновичу, шлепая по камням сандалиями, подошел Аарон.

– Ну, спасибо тебе, мил-человек! Помог, называется, – ехидно заявил он, поклонившись кинологу в пояс. – Теперь точно все. Прощай, Палестина!

– Не скули! – расстроенный таким оборотом дел, злобно рявкнул на старца Рабинович и посмотрел на омоновца. – Ну что, Ванюша, теперь можно и морду этому козлу, Рамсесу, набить…

Жомов обрадованно хрюкнул и, согнув «демократизатор» в дугу, устремился к воротам. Не успел он сделать и двух шагов, как створки распахнулись, выпустив на площадь не менее двух сотен солдат, сверкающих на солнце чищеной медью. Омоновца их появление только раззадорило, и он бросился бы вперед, если бы не Попов.