— Да, да, все это было так давно, м-м-м…

А потом добавил;

— Обязательно передай маме привет. Скажи, что я ее хорошо помню, — и так далее, все это с задумчивой улыбкой.

На фотографиях — в спешке и возбуждении я чуть было не забыл об этом упомянуть, — кроме меня самого и еще нескольких ребятишек, была изображена Розочка де Г.

Дом «Алгра», пятница пополудни, 17 июля 1964 года. Я знаю, что мне придется вернуться в прошлое как можно дальше, а, в конце концов, нужно будет попробовать пересечь границу ощутимого воспоминания, по тому что именно за ней должно находиться объяснение ужасов этой «злополучной жизни». Может статься, что благодаря длительности жизненного пути и собственному упрямству у меня это даже получится и, наконец, эти размытые и темные образы, которые превращаются в текучий сироп, когда их время от времени захватывают горячие лучи случайно остановившегося киноаппарата, прояснятся. Тогда я узнаю, кем был тот Солдат, в которого я был влюблен тридцать четыре года тому назад и который, вероятно, существовал в реальности; узнаю, что такое настоящий тяжкий труд: когда под липким светом, падающим в кухню из внутреннего дворика, старая женщина, худенькая умирающая птица, из последних сил пытается разрезать пополам кочан красной капусты; кто был тот мальчик, который играл на губной гармошке и пил из канала, по тому что его мучила жажда, а у него не было ключа и он не хотел звонить к соседям, а потом умер; о, уныние потерянной юности, которой никогда не было, но что навечно застыла во времени.

Бесконечное множество вещей требуют объяснения: почему в школе я был единственным, кто стыдился текстов речевок и песенок и кому хотелось орать от ненависти, печали и унижения, но я, не в силах что-либо изменить, беззвучно шевелил губами, симулируя пение. Симон IV,[214]поэт или писатель («или оба сразу, или ни тот, ни другой»), и недавно взятом у него интервью говорит, что и «помешанный», но я должен подвергнуть это высказывание сомнению. 1!о-моему, дела обстоят несколько иначе. Вот в эту минуту, когда я сижу на железнодорожной насыпи, на южной ее стороне, недалеко от рельсов, в восемнадцати шагах от вбитой в землю шпалы с прикрепленной жестяной табличкой, надпись на которой довольно неразборчиво — гласит что-то вроде.417, и смотрю на Таинственный Писательский Камень, который и получил в подарок на мой тридцать девятый день рождения в Лондоне от Водопроводного Призового Жеребца М. и который проделал со мной весь путь через Лиссабон в Алгесирас и Танжер, а теперь из Амстердама сюда, я осознаю, что Симон В. не понимает, что все это происходит, скорее всего, потому, что я — ревист. Симон В., поэт или писатель («или оба сразу» и т. д.), ревистом не является. А если ты не ревист, то и стать им тебе не светит, по-моему, — ведь это что-то вроде Милости свыше. Сказать вам, что я думаю? Если уж зашла об этом речь, то я могу вам сказать, что он сам сумасшедший, потому что все, о чем он говорит в этом интервью, на мой взгляд, не что иное, как сплошной fading,[215]приступ электрического шторма в теннисном мячике с глазками. Я не помешанный, а ревист. Он, Симон И., как раз помешанный, но и не ревист, потому что тут уж либо вдоль, либо поперек.

И с этой ужасающей реальностью ему придется научиться сосуществовать, по тому что я здесь ничем помочь не могу, не могу ничего изменить, каким бы сердечным, откровенным и услужливым мальчиком он мне ни казался.

Нет, но мне мало от сумасшедшего, потому как прием очень четкий, несмотря на то, что видения и Лица (каждый человек таскает с собой персональный телевизор, что соответствует идее Царства Божьего и тебе) уже не появляются с такой частотой, как раньше, но это компенсируется возрастающим количеством и силой Голосов.

В газетах теперь обо мне пишут всякое, но редко колкости. Мой собрат по перу Ремко К.[216]сообщает в другом интервью, что я «прикупил себе домик с видом (посмеивается) на кладбище». Все верно, но наш народный летописец, автор жизнеописания гномиков с Лейдсепляйн,[217]не будет ведь утверждать, что вилла на *-ской улице в Антверпене, которую он недавно приобрел, не выходит окнами на кладбище? «И как ты это только выдерживаешь», — прокомментировал он, когда я рассказывал ему о расположении Дома «Алгра». И я должен признаться, что здесь, в тишине Природы я совершенно в состоянии выдержать все, что угодно («Ах, просто никто не знает, как это прелестно. Всякие маленькие муравьишки, жучки и крыски, которые ползают по многослойному мху, перемешанному с иголками. А запах! Сразу вспоминается соль для ванны, что использовала жена хозяина кафе. Как ее звали-то? В то время я находился в состоянии сильнейшей финансовой депрессии», высказывается Ян Кремер на странице 153 своей популярной книги,[218]уже международно известной автобиографии), наверное, оттого, что я не принадлежу к тому сорту людей, которые считают, что выходные по теряны, если в их доме, форпосте борьбы против социальных и расовых предрассудков, не было очередного собрания сочиняющих плохие стишки грызунов гашиша и цветных сутенеров. Мне не нужны такие гости: все эти художники и прочие дети-переростки, которые с трудом усваивают науки, все ломают, пачкают, а потом, даже если выпили весь запас алкогольных напитков, трезвонят на всю округу, что «пожрать там вообще было нечего». (Что и принципе верно, потому что даже небольшое количество орешков к рюмочке означает асфальтирование ими ковриков с последующим бесплодным их (орешков) выковыриванием.) Здесь же, слава Богу, я не вижу ни души, потому что для однодневного визита туда и обратно ехать далековато, а постепенно становится известно, что я всех выставляю за дверь, у меня нет времени на их бесполезный треп. Я должен, между прочим, работать и работать в поте лица своего, во-первых, конечно, чтобы огрести как можно больше Денег, но также и потому, что временного, мягко говоря, совсем мало осталось, прежде чем Смерть «claps you between its hands like a flying moth, and you are done».[219]

«Ты станешь знаменитостью». И хотя астрологические подсчеты Сестрички Джи., одной из сестричек М. из Г., которая недавно состряпала мне гороскоп, обещают самые благоприятные последствия касаемо моей все возрастающей популярности, которая «и по прогнозу гороскопа по дате рождения всегда останется на великолепном уровне» то же касается покупки Дома «Алгра», потому что в момент самой покупки Асцендантом был Марс и пребывал он в шестом (имеющем отношение к работе) доме, находясь в тесной связи с Меркурием и Юпитером, и в знаке Тельца, а эти три планеты вместе формируют шестигранник с Венерой в созвездии Рака, Сатурном в Рыбах и Ураном и Плутоном в Деве, так что именно в этом доме я смогу очень хорошо работать (Телец), писать (Уран и Плутон в девятом доме), причем писать я буду красиво и с чувством (Венера в созвездии Рака), не забывая о стиле (Сатурн), и, в конце концов, что касается Денег («тебе не нужно страшиться возможной нищеты — бедствовать ты никогда не будешь»), я все же остаюсь осторожным, ведь несмотря на то, что я верю ее советам, она могла просто-напросто допустить ошибку в расчетах. Я также всегда нахожусь в готовности к неожиданной смене мнений: вдруг критики решат, что работа моя не откровенна, а представляет собой просто очередную позу, не великолепна, но надуманна и вообще дешевка, не шокирует, но утомляет. До настоящего момента кривая моего успеха, может, не так резко, как вначале, но все же идет кверху, а ветер сопротивления преодолеваем. Самое при этом удивительное, что немногочисленные нелицеприятные обсуждения книги «По дороге к концу», все, без исключения, были написаны в каком-то неровном или, скорее, неравномерном тоне, не рассматривали содержание книги в целом, что, впрочем, не удерживало критиков от обильного и ошибочного цитирования. (В рецензии Виллема Брандта,[220]например, практически в каждой цитате есть ошибка.) Дальнейшие обвинения рецензентов сводятся к вещам, о которых я даже не помышлял, они приписывают мне цели, которых я перед собой не ставил и которых в самой книге нет — по крайней мере, это ясно всем, кто в состоянии понять, о чем вообще эта книга. Виллему Брандту — я даже готов извинить допущенные неточности, ему ведь и так некогда, учитывая, как занят он составлением своих поэтических сборников и рассылкой собственных портретов по домашним адресам журнальных критиков, к тому же он соизволил назвать Вими бесстыдным красавцем (о Призовом Жеребце он не сказал ничего мерзкого, что гарантирует ему сохранение жизни), но с Федде Схурером[221]мне трудно поступить так же милосердно, потому что непросто поверить в то, что его высказывания о различных пассажах из книги «По дороге к концу» основаны лишь на неточностях и написаны с хорошими намерениями. Я не против того, что он называет меня «господин Ван хет Реве»: можно допустить, что человек умеет писать только стереотипами и все же доносит этими словами что-то добросердечное — я слишком уж часто склоняюсь к тому, что стиль должен оставаться мерилом любой аргументации. Но то, что он приписывает мне склонность к расизму на основе моего описания делегата из Индии на писательской конференции в Эдинбурге, не имеет ничего общего со стереотипами, а только с расчетом на добропорядочную доверчивость читателей и спекуляцию мнением большинства. А если кто-нибудь еще сомневается, то все колебания пропадут, если вы сперва прочитаете книгу, а потом ознакомитесь с аргументацией Схурера. Схурер, кстати, утверждает, что, судя по моей книге («Письмо из Эдинбурга»), кульминация писательского конгресса произошла в момент произнесения мной речи, в которой я «славлю H.S.»[222](чудаковатое, продиктованное суеверным ужасом и ненавистью написание). Я никогда и нигде не славил гомосексуальность, не исключая писательский конгресс в Эдинбурге. В указанной речи — и любой богобоязненный человек, прочитав мою книгу, не сможет интерпретировать это иначе — соль была в другом: я говорил плохо и запинался, но мои слова были направлены лишь на защиту свободы писателя от нападок одного из красных нацистов и лицемеров, а именно: против коммуниста Макдиармида. Этого Схурер в своей критике не упоминает, но ведь и рецензия его напечатана в «Зеленом Амстердамце». (Еженедельник, который иногда размещает по две рецензии на одну книгу.)