– Но ведь ты тогда отдашь войско в руки епископу! – отец Меркурий развёл руками. – Не думаю, что это разумно!

– Пусть епископ так думает, – ухмылка Иллариона стала откровенно недоброй, – и князь пусть так думает. В конце концов, сходить в поход под княжеским знаменем полезно – войско должно воевать. И выжечь язычников тоже полезно – крещёные, они станут данниками. Нашими данниками, хотя все будут думать, что платят монастырям и епископу. Или ты думаешь, что орденские братья будут пахать сами?

– Нет, не думаю, – отец Меркурий отрицательно мотнул головой.

– На чём я остановился? – наморщил лоб Илларион. – Ах да, данники. Они станут кормом. Для того твой предшественник отец Михаил поедет окормлять более населённые и более христианские земли, но тоже находящиеся на границе с язычниками. Там мы будем собирать плоды земные. Поверь, кир[46] Михаил как никто лучше справится с превращением людей в овец – это его дар, который он попусту растрачивает в Ратном. Там он свою работу сделал – нашёл и дал начальное воспитание отроку Михаилу, пусть и случайно.

– Значит, ратнинская сотня будет только прикрытием? – отставной хилиарх решил, что уточнение не помешает.

– Не совсем, – Илларион наклонился к собеседнику. – Я долго размышлял, и понял, что Орден должен состоять из двух частей – светской и духовной. Сотня станет зародышем светской. Так мы навсегда решим вопрос с пополнением наших рядов.

– Каким же образом? Я не понимаю тебя! – отец Меркурий опять развёл руками. – Ты же говорил…

– Сейчас поймёшь – доброе вино обостряет ум! – Илларион поднял свой кубок и кивком велел Меркурию сделать то же.

«Что-то мне стало бздляво…»

Епископский секретарь с видимым удовольствием допил вино. Волей-неволей отставному хилиарху пришлось сделать то же. Илларион повертел кубок в руке, посмотрел на каплю вина, оставшуюся на дне, поставил на стол и заговорил:

– Да, я и сейчас скажу то же самое. Нам нужно братство равных, не отягощённых ни семьей, ни имуществом, спаянных железной дисциплиной, отдающих всё своё время войне, молитве и воинскому обучению. И новых братьев нам дадут младшие сыновья. Здесь, в Скифии, скоро станет так же, как у нас или латинян – младший сын не будет получать недвижимого имущества. Но у нас младшие идут в войско или на гражданскую службу, а тут этого нет. У латинян тоже. И нам это на руку.

– Каким же образом? – хмыкнул отец Меркурий. – Ты что, мало дрался с этими младшими сыновьями? Да их в войске франков больше половины! Чем здешние или, если на то пошло, наши лучше?

– Как ты думаешь, оплитарх, что будет, если искушённый в богословии священник скажет такому младшему сыну, что оставление латинской ереси даст ему ещё славу, почёт и сытую жизнь? Особенно если перед этим отче выбьет его копьём из седла? – Илларион сделал жест, будто цеплял рыбу на крючок. – Православных, кстати, это тоже касается.

– И что это даст? – не унимался отец Меркурий.

– Лучших, Макарий, лучших, – Илларион повысил голос, – тех, кому есть к чему стремиться и нечего терять. Именно поэтому приносить обет будет не каждый. Сначала придётся послужить. Просто в орденском войске. А потом уж правящие будут решать, кого оставить в этом войске простым солдатом, кому дать землю и превратить в светского стратиота – пусть плодит сыновей для войска и братства, а кому-то придётся тихо исчезнуть. А братьями станут лишь лучшие. Вот тут мы и подходим к отроку Михаилу.

– Академия, что он основал, будет готовить новых братьев?

– Не только, – Илларион слегка покривился. – Точнее, не столько. Главная задача Академии – готовить тех, кто будет решать.

«А сам Михаил? Не может быть, чтобы у тебя не было на него планов! Пожалуй, надо спросить».

– А сам Михаил? – отставной хилиарх поймал взгляд собеседника. – Какая роль уготована ему?

– Пока не знаю, – Илларион не отвёл глаза, – но точно не простая. Может, он когда-то заменит нас с тобой, доверено решать, или будет учить их; не исключено, что именно он станет воспитывать идею из хорьков… Или исчезнет. Тихо или со славой – Бог ведает. Это от тебя зависит, оплитарх!

– От меня? – отец Меркурий не смог сдержать удивления.

– Да, от тебя, – отставной друнгарий просто давил взглядом, – ибо ты первый, кого я наделяю правом решать! И ты первый, кому выпало воспитать идею из хорька. Михаил умён, храбр, неплохо для своего возраста образован, сумел замахнуться на несбыточное и показал, что может выполнять свои замыслы, но он пока хорёк, и от нас зависит, кого мы из него вырастим. В первую очередь – от тебя, ты будешь рядом, будешь следить за каждым его шагом, будешь направлять его, будешь учить его! И будешь следить. Каждый миг, чтобы не пропустить тот момент, когда Михаил попытается выйти из-под контроля. А он попытается. И тогда нам надо будет решить – сможем мы вернуть его в нашу упряжку, или он должен будет исчезнуть. Из хорька не должен вырасти хорь, который сожрёт нас. А насчёт идеи или чего ещё – сам решишь… Ты понял меня?

«Гамо́то Христо́су! Ничего себе! Теперь он примет только один ответ!»

– Да, друнгарий! – отец Меркурий весь подобрался.

– Иного я и не ожидал, старый друг! – Илларион, нет, друнгарий Георгий улыбнулся так, что отец Меркурий наконец понял, почему многие битые жизнью воины слепо шли за этим человеком, не задавая вопросов.

«Вот это да! Даже мне хочется упасть на колени и заорать: “Приказывай!” От него веет, веет… Не знаю чем! Да, такому сладко повиноваться – прав был один из его бойцов! Но у меня от сладкого зубы болят, да так, что никакого терпения нет!»

– А теперь давай выпьем за успех нашего дела! – Илларион налил один кубок из правого кувшина, еле заметно запнулся и налил из того же кувшина второй и протянул Меркурию. – Выпьем за то, что мы обязаны сделать!

Отставной хилиарх собрал всю волю в кулак и медленно выцедил сладкое, как смерть, вино.

– Ну вот, старый друг, теперь мы будем видеться куда чаще – пришла пора многое тебе объяснить. – Илларион поставил кубок на стол. – А сейчас иди, мне пора к владыке. Будь здоров, оплитарх!

– И ты, друнгарий! – отозвался отец Меркурий.

Едва закрыв за собой дверь собственной кельи, отставной хилиарх опустился на лавку и в изнеможении привалился к стене.

«Не знаю, Господи, сколько ты отмерил мне этой жизни, но я точно уверен, что до конца дней своих буду бояться отхлебнуть из