Однажды сестра Патрис заявила: по ее мнению, девочкам дают плохую пищу. Мать Жозефина пытается сэкономить на продуктах. Вскоре после этого в столовой старших учениц возник конфликт: они заявили, что поданная еда собачья и они ее есть не будут. Момент был очень неприятным. Мать Жозефина должна была улаживать инцидент, используя все свои таланты. Бурю утихомирили, как это случалось всегда, но ее легко можно было избежать, если бы начальство вовремя прислушалось к мудрому и честному замечанию возмущенной рабочей сестры.

Я начала понимать суть товарищеских отношений среди рабочих сестер – это и был секрет их выживания в потогонной системе монастыря. Все они являлись выходцами из фламандских крестьянских семей и привыкли к тяжелой работе. Они понимали, что жизнь по ту сторону монастырских стен была бы не лучше, а, скорее всего, хуже. Здесь, по крайней мере, они были в безопасности, а на старости лет за ними присмотрят, если это понадобится. В те дни не иметь мужа казалось не такой уж плохой идеей: сообразительная женщина вполне могла предпочесть жизнь в монастыре. Я хорошо узнала этих сестер, и они были далеко не наивны.

Одна из них, сестра Элен, все время держалась в тени. У нее было лицо с тонкими, ангельскими чертами, в ее слегка раскосых спокойных глазах пряталась улыбка. Я никогда не слышала, чтобы она говорила; либо она была верна правилу молчания, либо испытывала какие-то трудности с речью. Но, судя по всему, она по этому поводу не переживала. Сестра Элен была бальзамом для моей души – от нее исходило ощущение покоя и доброты. Иногда она спокойно смотрела на меня, и горечь из моего сердца исчезала.

Я обнаружила круг людей, к которому могла отнести и себя. Судя по всему, они понимали, что хоть я и являюсь гостьей-преподавателем, но не занимаю в монастырской иерархии сколько– нибудь значимое место, будучи молодой и уязвимой. Они доверяли мне и дали понять, что поддерживают меня.

Однажды сестра Элен показала мне нечто странное и удивительное. Она поманила меня и открыла шкафчик для хозяйственных принадлежностей. Там я увидела спрятанную в углу статуэтку чернокожей Мадонны. От одного ее вида волосы у меня на голове встали дыбом. В этой Мадонне крылась странная энергия; ее черты были резкими, некрасивыми и несладкими, а лаковая поверхность блестела так, что создавалось впечатление, будто ее лицо и ребенок на руках вспотели.

Почему эта статуэтка была спрятана в шкафу, а не стояла на почетном месте со многими другими святыми изображениями, например с Пражским Младенцем Иисусом, святой Филоме– ной, святым Антонием, святым Иосифом и различными Богоматерями? Почему сестра показала мне ее в такой тайне? Она внимательно следила за моим лицом, и я понимала, что эта статуэтка чем-то отличается от остальных или обладает непонятным влиянием. Теперь мне кажется, что причина, возможно, была связана с расой. Черная Мадонна! Я слышала об одной такой в России, где тайное движение католиков бросало вызов официальной коммунистической идеологии, но русские были не похожи на остальной мир – их боялись, поскольку они подрывали все мыслимые основы. Испанцы тоже чтили черную Санта Марию в Монсеррат, но тогда я о ней не знала, как, полагаю, и все живущие в суеверной и недалекой Бельгии шестидесятых.

Я настолько полюбила эту статуэтку, что подумывала ее украсть. Когда я смотрела на нее, спрятанную в темном шкафу, будто она являлась злом просто потому, что была другой, на глаза у меня выступали слезы. Должно быть, в моем положении было много общего с ее судьбой, символически желая спасти себя, украв статуэтку. К сожалению, я не считала, что у меня есть на это право, и оставила Мадонну на месте. Сейчас, по прошествии многих лет, я часто думаю, что же с ней стало.

ОДНАЖДЫ я шла по скрипучим доскам коридора, когда на моем пути встала мать Жозефина. Будучи ниже ростом, она смотрела на меня снизу вверх. На ее лице застыло выражение, которое я не смогла понять.

«Сестра Карла, я прошу прощения…» – начала она.

«Ничего страшного», – быстро сказала я, желая помочь ей высказаться.

Мать Жозефина подавила возникшее раздражение. Она начала снова: «Я прошу прощения…»

И снова я перебила ее, испытывая странное паническое волнение. Настоятельница сдалась и ушла. Я была потрясена. Возможно, она хотела признать свою вину? Или пыталась что-то возместить? Этого я так никогда и не узнала. Я не дала ей возможности повиниться, что не принесло ни мне, ни ей ничего хорошего, но так оно и было.

СОВЕРШЕННО неожиданно благодаря настойчивым требованиям матери вернуть меня в Австралию – иначе она приедет за мной сама! – мне сообщили, что я уезжаю. Возбужденная мать Жозефина явилась ко мне сообщить, что я немедленно, на следующее же утро, направляюсь в Броудстейрс. Не было времени найти мне замену – я должна была уехать срочно: таков приказ главы ордена. В действиях матери Жозефины наблюдалась несвойственная ей поспешность, а сама она казалась болезненно бледной. Я была встревожена, смущена и приятно удивлена, но времени на эмоции, прощания и тому подобные вещи попросту не было. Мой паспорт был теперь в порядке, оставаясь у матери Жозефины. Чемодан достали из кладовой, и я быстро собрала вещи.

Мы встали затемно, в четыре утра. Я заставила себя съесть холодную кашу и незрелый банан, натянула жалкие перчатки с дырами, и мы с настоятельницей отправились на такси в порт.

Снова я оказалась на пароме, на этот раз путешествуя из Ос– тенда до Дувра в компании каких-то фермеров. Они сочувственно отнеслись к своим спутницам, выглядевшим не лучшим образом.

Мы сидели, слегка покачиваясь на волнах, и тут мать Жозефина протянула мне какую-то книжку. Это оказалась небольшая брошюра под названием «Как укрепить свою волю». В ней содержалось много популярных советов о том, как закалить волю; советы в то время я восприняла буквально, особенно потому, что эту брошюру дала мне настоятельница. Я решила, что она выбрала ее специально, чтобы мне помочь. Я была очень благодарна и даже подумала, что мать Жозефина делится со мной своими секретами – возможно, одним из принципов ее жизненной личной стратегии. Намек на то, что у меня слабая воля, не имел значения.

Я хранила эту брошюру несколько лет. С каждым упражнением – например, читателю советовалось медленно разорвать десять листов бумаги на сотню клочков, – я старалась вызвать в себе ощущение сильной воли. Казалось, именно это мне и нужно: управлять своими чувствами. Железная воля матери Жозефины превратилась для меня в модель, воплощая в себе отчаянную надежду на возможность самоконтроля, в конечном итоге рухнувшую. Однако в те годы она помогала мне оставаться непреклонным стоиком, какие бы испытания боги или Бог мне ни посылали. Я хотела, чтобы было так. Однако боги или Бог припасли для меня совсем другое.

В ЛОНДОНСКОМ монастыре я встретила сестру, с которой мне предстояло плыть в Австралию. Сестра Мэриан только что окончила курсы повышения квалификации в «Стелла Марис». Она была интровертом, всегда настороже и предпочитала помалкивать, даже если правила не запрещали беседовать, например, во время путешествия.

Наше путешествие в Мельбурн прошло без приключений. Молчаливая сестра Мэриан с головой погрузилась в чтение, и молчание она нарушила лишь однажды, когда мы покинули корабль во время остановки в Калькутте, чтобы найти иезуитский монастырь и исповедаться.