— Так не пойдет, — сказал он. — У меня уже есть семья. Я не могу иметь с тобой общего ребенка, ты должна это понимать.

— Можно иметь две семьи. В других культурах это допускается. Для мусульман это вообще норма.

— Я не мусульманин, Бодиль. И я не хочу иметь с тобой общего ребенка. Это была бы катастрофа для нашего брака, для Паулы и для меня.

— Это не моя проблема. — Она пожала плечами и посмотрела в угол прихожей.

Телевизор работал очень громко, казалось, в гостиной грохочет камнепад. Фредрику было нестерпимо плохо.

— Но подумай хотя бы о себе, — сказал он, помедлив. — Воспитывать ребенка одной нелегко. И конечно, тебе решать, но ты уже не молода, Бодиль. Подумай, что у ребенка могут быть проблемы.

— Ты думаешь, что я не способна любить ребенка-инвалида? К тому же я буду не одна. У ребенка есть ведь еще и отец.

Сердце Фредрика бешено забилось. Его охватила паника. Эта женщина не слушает никаких разумных доводов! Она останется при своем мнении. Она уже запустила ракету, нацеленную в его жизнь, и пусть удар будет нанесен не сейчас, ракета уже не свернет со своего пути и неминуемо настигнет свою цель.

Нет, нет, этого просто не может быть. Бодиль еще изменит свое мнение. В конце концов, она же не настолько глупа.

Он постарался взять себя в руки и спокойно произнес:

— Я думаю, что тебе сейчас лучше поехать домой и хорошенько еще раз все обдумать. Но к какому бы решению ты ни пришла, помни одно: я никогда не стану отцом этого ребенка.

— Никогда не станешь? — Она рассмеялась. — Дорогой Фредрик, ты уже им стал!

Она повернулась на каблуках и вышла, так хлопнув дверью, что от порыва ветра распахнулась дверь в каморку.

Или она все это время была приоткрыта?

Задним числом он спрашивал себя, произошло ли все это на самом деле.

Была ли она и в самом деле здесь, эта черная злая фея? Неужели она была здесь, в его красивом доме, где играют его детишки? Неужели она и вправду сказала те ужасные слова?

Нет, этого просто не могло быть. Не могло, как не могло быть того безумия, того насилия на медвежьей шкуре в выставочном зале галереи. Это кошмарный сон, все — только кошмар.

Но все же. С того момента, когда эта злая фея обрушила на него свое проклятие, во сне, в фантазии или — он едва в это верил — наяву, с того вечера в доме Фредрика что-то необратимо изменилось.

По комнатам гуляли холодные сквозняки, в доме не было по-настоящему тепло. По утрам, вставая с постели, Фредрик страшно мерз. Может быть, были плохо заделаны окна и ветер дул в щели. Но наутро он проверил окна и убедился, что щелей не было. Может быть, барахлило электрическое отопление. С электричеством вообще творилось что-то неладное. Иногда свет тускнел, и тогда все лампочки в сорок и шестьдесят ватт горели ватт на двадцать, не больше. В такие моменты в доме становилось неуютно и темно. Потом свет снова вспыхивал с прежней силой.

Только одно место в доме оставалось неизменно теплым — то место в полу, через которое в подвал тянулся коричневый кабель. Фредрик даже спросил Паулу, не говорил ли маклер об электрическом подогреве кухонного пола, но Паула в ответ только смеялась и качала головой, словно он шутил. Она не хотела даже наклониться и пощупать пол руками, чтобы убедиться в серьезности его слов.

Паула предпочитала закрываться в мастерской и растапливать кафельную печку — от нее было реально тепло. К Пауле вернулось ее творческое вдохновение, и теперь она много времени проводила в мастерской.

Дети не ходили в детский сад, и когда Фредрик возвращался с работы, то часто заставал Оливию одну, путешествующую по дому. Он загородил лестницу барьером, чтобы она не забралась наверх и не упала, но в доме были сотни других опасностей, и Пауле следовало бы лучше следить за маленькой дочкой.

Над Фабианом она вообще утратила всякий контроль. Все дни он пропадал на улице и приходил домой, только когда Фредрик звал его ужинать. Часто он появлялся дома только с наступлением темноты. Если Фредрик спрашивал мальчика, где тот был, Фабиан лишь молча улыбался в ответ. От Фабиана пахло лесом и дымом, и Фредрик думал, что он вместе с Кводом бродит по лесу, ведя походную жизнь. Чему Паула, кажется, и не собиралась препятствовать. Когда он однажды заметил, что это неправильно, Паула лишь устало пожала плечами:

— Я не могу больше это обсуждать, Фредрик.

Разве нормальная мать станет так себя вести?

Однажды вечером, купая Оливию, Фредрик обнаружил на ее маленькой пухлой ручке синяк. Он спросил Паулу, что случилось, но она не смогла ничего вспомнить, сказав только, что в таком возрасте дети часто обо что-то ударяются.

Фредрик видел, что этот синяк возник оттого, что кто-то либо грубо, либо слишком сильно сжал ручку ребенка. Кроме того, он стал замечать, что Фабиан стал хуже относиться к сестре. Но когда Фредрик показал Фабиану синяк Оливии, мальчик все отрицал.

— Может быть, ты слишком крепко взял ее за руку?

Фредрику показалось, что в глазах сына появилось виноватое выражение, но, когда он попытался надавить на Фабиана, тот расплакался.

— Фабиан же тебе сказал, что это не он. Ты утверждаешь, что он лжет? — злобно прошипела Паула, погладила Фабиана по голове и взяла на руки.

— Но кто в таком случае это сделал? — упрямо повторял Фредрик. — Не сам же по себе появился этот синяк.

Паула молчала. Она еще раз погладила Фабиана по голове. Мальчик перестал плакать и укоризненно смотрел на отца.

— Иди поиграй, мой маленький. Папа устал, — сказала она и помогла Фабиану надеть куртку.

— Кто это сделал? — повторил Фредрик, когда за Фабианом закрылась дверь.

Паула обернулась к нему и странным тоном ответила:

— Может быть, ты?

Да, в последнее время Паула вообще стала какой-то странной, равнодушной к детям. Равнодушной к мужу. Она не желала больше с ним разговаривать, не желала строить с ним планы на будущее, выслушивать его точку зрения.

Зато в сексе она перестала быть равнодушной. Напротив. От холодной, хорошо воспитанной дочки великосветских родителей, которую он когда-то с такой охотой соблазнил и завоевал, не осталось и следа. Теперь в постели она сама брала на себя инициативу, возбуждала его, требовала секса, жадно и эгоистично. Потом, когда он, совершенно обессилев, засыпал, чувствовал, как она продолжает тереться о него, словно не была полностью удовлетворена. Она стала просто ненасытной.

Такие нагрузки и бессонные ночи изматывали Фредрика. Это было неправильно. Ведь ему надо каждый день ходить по утрам на службу, а Паула могла спать, сколько ей угодно. В последнее время она все чаще пользовалась этой возможностью.

Мало того, Фредрик снова стал просыпаться по утрам, в пору волка. Внутри словно включалась неоновая лампа и переводила его в третье состояние, как он называл это непонятное пребывание между сном и бодрствованием. Он лежал в темноте, а в его мозгу, пересекаясь и смешиваясь, бродили образы и звуки. Одновременно он пытался прислушиваться к ровному дыханию Паулы. Он следовал за этим ритмом, как люди идут за спокойно шагающим впереди проводником. Он понимал, что это дыхание — единственное, что связывает его в данный момент с реальной жизнью.