– Ах, Марья Леонидовна, не ожидал я от вас, не ожидал. Вы что же, хотите фирму подвести? Не получится, дорогая, я все эти штрафы на вас повешу, голубушка. Придется вам на диету сесть и поясок потуже затянуть, потом еще и благодарить будете, да. Оно вам полезно.

– Петр Иванович! – взмолилась Марья Леонидовна. – За что же?

– Как за что, голубушка? Вот за это все! За штрафы эти. Посудите сами, не из своего же кармана я их платить буду! Вы тут сидите да еще выпиваете, а у нас нарушения. Это же безобразие. Я человек мирный, но с меня тоже спросят. Учредители. Что я им скажу? Что Марья Леонидовна у нас человек некомпетентный, да еще явно нетрезва была, да?

– Я… у меня… а это…

– Да что «я»? – повышая голос до громового, с грозными перекатами обертонов закричал я, теряя вкрадчивую мягкость и интеллигентность и переходя на более простой язык. – Ответишь ты, вот что. Уволю без выходного пособия. Фирму мне тут позоришь. Мало того, что я тебя тут терплю, когда от твоего веса стулья ломаются, так еще и штрафы я платить должен? Какое мне дело до твоих проблем? Это твои проблемы! Будь добра на работе быть собранной и профессиональной и не пить! День рождения у нее!

– Пощадите, Петр Иванович! – грузно бухнулась на колени Марья Леонидовна. – Дома муж-пьяница, вы же знаете. Дочь школу заканчивает в этом году. Я у них кормилица.

– Во-о-о-о-о-н! Чтоб духу твоего завтра тут не было! На жалость давить! Не выйдет! Пиши заявление об уходе.

Марья Леонидовна бухнулась в обморок, да так натурально, что по комнате гул прошел. Мне даже показалось, что головой она стукнулась довольно сильно. Молодая стажерка из бухгалтерии (она не в курсе была наших договоренностей) обеспокоенно закричала: «Ой, надо врача вызвать, у нее инфаркт!» – и убежала звонить в «Скорую».

– Ну что же вы так сурово, Петр Иванович? – молвила женщина с пучком. – Нельзя так к людям, надо почеловечнее, подобрее.

– Как же тут почеловечнее? Вы сами очень человечно все делаете. Вот и гордитесь. Это отчасти и из-за вас тоже.

– Ну, мы можем как-то немного пересмотреть штрафы. Правда, Валя? Пойти вам на некоторые уступки задним числом. Вы уж не увольняйте своего главного бухгалтера, – сказала первая женщина, обеспокоенно похлопывая Марью Леонидовну по щекам.

Вторая, Валя, с ненавистью глядя на меня, поднесла моей бухгалтерше стакан с водой, смочила ей виски и заставила глотнуть воды.

– Все вы такие! – сквозь зубы процедила она. – Лишь бы выкрутиться. Повесил все на нее. Испортил человеку день рождения. Уменьшим мы штрафы. Давайте бумаги.

– Так вот, милочка, – обратился Петр Иванович ко мне, – учитесь жить на моем примере, пригодится. Может, еще карьеру хорошую сделаете. Я по вам вижу, что мои слова в душу запали, значит, и семя в добрую почву посеяно, взрастет оно в колос, не плевелы же это, да.

– Петр Иванович, а главбух-то играла или по-настоящему испугалась?

– Конечно, по-настоящему, я же тебе сказал, что она забыла про игру, выпила лишнего и забыла. Ей потом даже врачи микроинсульт поставили. Но тут уж она сама виновата, я же предупреждал, что ругать буду! Выдержанность, расчет и осторожность – вот главное в жизни, голубушка. А вы по профессии кто будете?

– Э-э-э, журналист я.

Петр Иванович обиженно сморщился, как ребенок, сильно сопнул носом, укоризненно на меня посмотрел и проговорил:

– Ах, как нехорошо, лапочка! С вашей стороны это было так некультурно. Что обо мне люди подумают? Такая милая с виду девушка – и журналист.

Он недоуменно поворочал плечами, немного помялся, думая, стоит ли просить ничего не публиковать из рассказа, но промолчал. Пересаживаться куда-то в другое кресло было ниже его достоинства, тем более что надо было просить об этом стюардессу, поэтому он просто закрыл глаза и пробормотал:

– Ну совершенно нет прохода от этих папарацци!

Вера Степановна Львова была дамой мощного телосложения, если не сказать больше, и к тому же служила пожарником или пожарной. Она сама всегда затруднялась с терминологией, поскольку женщин-пожарных до сих пор, кроме как в зеркале, не видела. Да и немудрено. Тем не менее служила она справно и, совершенно естественно, была из тех русских женщин, которые и коня на скаку остановят, и в горящую избу войдут. Входила она и в избы, и в дома, и в квартиры, и в общежития, а также на заводы и фабрики с длинным пожарным рукавом, в каске и противогазе – во всем обмундировании и тушила огонь – все как положено. Огня она не боялась, остерегалась разумно – это да, молокососов зеленых учила уму-разуму.

Снисходительно глядя на накачанную мускулатуру Васьки или Петьки, на чуть пробивающийся пушок волос над верхней губой, Вера Степановна деловито басила:

– Ты прежде чем дверь открывать, милок, сначала ее потрогай, как женщину, нежно, осторожно – горячая ли, потом на пол ляг, послушай – звук огня всегда особый, слышный. Потом воздух понюхай и, лежа уже, дверь приоткрывай. А то обратная тяга пойдет, если стоять будешь и дверь откроешь – сгоришь вмиг, ни волоска, ни кожи не останется, одни косточки обугленные. И не боись огня-то! Он все чувствует. Остерегаться надо, голову нельзя терять, мыслить четко и все по инструкции исполнять. Испугался, чуть в сторону отошел – считай, помер.

– Вера Степановна, – спрашивал молодняк, – неужели вам не страшно? Вы же женщина!

– А что женщина? – удивлялась та. – Огонь каждой божьей твари страшен, разум затмевает и заставляет нестись сломя голову. Мы же люди, должны помнить, что только разум спасти может, паника – гиблое дело.

– А вы когда-нибудь боялись?

– А как же! Вот, помню, шинный завод горел. Огонь был черный-пречерный, и дым такой же. Куда идти, что делать – ничего не видно. На ощупь шли, по рукаву. А огонь, зараза, не тушится, сколько воды ни лей, никакого эффекта. Словно живой – насмехается. Я тогда его так обложила матюками с перепугу, никогда не забуду. Ничего, погасили.

Работу Вера Степановна любила, чувствовала свою нужность и важность, это добавляло ей весу – морального, конечно, на телесный сетовать не приходилось – хватало. Муж Веры, Виталий Антонович, был мужчиной на удивление хрупким, если не сказать тощим. Работал он там же, в пожарной части, бухгалтером. Единственным его недостатком, если это можно посчитать за недостаток, было то, что он страшно боялся воды. Даже мылся бедняга исключительно под проточной водой, не закрывая затычку, потому что вид наполненной жидкостью ванны будил в нем скрытую фобию и буквально доводил до тошноты. Жену Виталий Антонович боготворил. Успевал и в магазин забежать, и картошечки начистить-нажарить, и сарделечек сварить, и хрусткую кислую капустку маслицем залить, сахарком засыпать. Да на стол все это русское великолепие вместе с зеленюшкой да пупырчатыми солеными огурчиками подать как раз к нужному моменту – когда раздобревшая после душа розовая супруга вплывала на кухню в любимом коротком халатике с жар-птицами китайского происхождения.