Что же теперь будет? Заставит ли отказ от моей канонизации моих верных почитателей отвернуться от меня? Исчезнет ли наконец мое отражение из глаз Девы? Вырвется ли из своего чистилища, чтобы сменить меня на тильме, мой бедный, так часто безвинно оговоренный дядя? «Святой Хуан Бернардино»… Как хохотали бы наши тогдашние соседи, услышь они это…

Если, конечно, что весьма маловероятно, плутовство кардинала Фабиани к чему-нибудь приведет. Провозглашенная святой или нет, моя душа останется прежней, а моя судьба неизменной: сменится Папа, помолодеют кардиналы, Ватикан по-прежнему будет мнить себя пупом Бога, и люди в печали продолжат взывать к моему плащу, даже если официально он перейдет моему дяде.

Изображение Богоматери выдержало все; оно сумеет пережить смену владельца.

Как бы там ни было, ты очень помогла мне, Натали, и я чувствую, что ты уже не совсем та, что прежде. Мой путь кончается здесь, но твоя история продолжается. Береги себя, милая сестричка. Боюсь, что теперь, став для тебя лишь делом, сданным в архив, я не смогу присматривать за тобой так, как бы мне этого хотелось. Неразрешенной загадкой, смятением, которое будет преследовать тебя еще некоторое время, я благодарен тебе и за это. Но, как ни крути, делом, сданным в архив. У тебя есть твоя жизнь, у меня – моя смерть.

Чтобы наше общение продолжалось, тебе следовало бы попросить меня о чем-нибудь. Конечно, не в моих возможностях исполнить саму твою просьбу; единственное, что я смогу, так это отослать тебе энергию, которую ты сосредоточиваешь на мне, усилить твое биополе, твою уверенность в себе, как это происходит с теми, кто молится мне; помочь тебе понять, что только при жизни человек властен влиять на свою судьбу. Чего сам я не сумел сделать вовремя и за что расплачиваюсь своей тоской.

Нет сомнений, я выполнил миссию, возложенную на меня Пресвятой Девой: добиться от епископа возведения часовни. Нет сомнений, на протяжении семнадцати лет я доносил до людей переданное мне послание любви: «Я сострадающая вам мать, мать тебе и всем вам, составляющим единое целое на этой земле, любящая мать всему людскому роду, который взывает ко мне, ищет пути ко мне и исповедуется мне. На этом месте я буду внимать их плачу, их грусти, дабы исцелять их, избавлять от всех их страданий, горестей и напастей…» Сотни и тысячи раз я повторял эти слова и видел, как они действуют на людей; я служил связующим звеном между небесами и людьми и больше ничего не просил для себя, столь был доверчив, столь был уверен, что обещанной Девой наградой станет воссоединение с моей ненаглядной женой в раю… И я перестал действовать, полагая, что впереди у меня целая вечность, даже не подозревая тогда, что вечность – это бездействие.

Не сдавайся, Натали. Не поддавайся отчаянию, как я поддался оптимизму. Может быть, я не был конечной целью твоей поездки сюда. Может быть, тебя просят о чем-то ином, твое присутствие требуется не только ради только что обнаруженных тобой и внушающих тебе отвращение интриг. Моя милая подруга, кому, как не мне, понять тебя? Ты чувствуешь, как тобой управляют, словно бесполезной марионеткой, которая должна была предстать на сцене и отвлекать внимание от происходящего за кулисами истинного действия. Но не останавливайся сейчас. Дай выход этому чувству. Сделай это ради меня.

Я, без сомнений, ошибся в том, чего должен был ожидать от тебя. Я думал, что шоры на твоих глазах спасут меня, а получается, что, может быть, только освободившись от них, ты обеспечишь мое спасение. Если мне удастся помочь тебе, если мы оба допустим мысль, что эта помощь возможна, вероятно, тогда мы сможем найти выход каждый из своего тупика.

* * *

Добрый день, это Гвидо Понсо, я вас не разбудил? Они отпустили меня сегодня утром, я внизу у стойки администратора, мы можем увидеться?

– Зачем?

– У меня есть для вас одно послание, Натали. И у вас есть кое-что для меня. Разве нет? Мне стало известно, что экспертиза прошла вчера вечером.

Немного подумав, я назначаю встречу на шестом этаже, на террасе бара, и возвращаюсь сгонять остатки бессонницы под душ.

Он ждет меня перед наперстком кофе, с мстительным видом поясняет, что в Мексике единственная разница между эспрессо и кофе по-американски заключается в размере чашки. Еще бледнее, чем во время нашей последней встречи, все в тех же черных очках, в помятой рубашке и с небритыми щеками, он, с трудом сдерживая нетерпеливую дрожь, интересуется, смогла ли я взять образец волокна. Я достаю из кармана маленькую бутылочку текилы из мини-бара, содержимое которой вылила в раковину. На дне лежит выдернутая мной из гостиничного халата нитка. Он разглядывает бутылочку на свет, покусывает губы, спешно прячет ее во внутренний карман куртки и с глубоко взволнованным видом трясет мне руку. Это счастливейший день в его жизни. Он отстраняется, он волнуется, он призывает меня проявлять бдительность: моя жизнь теперь в опасности. Чтобы сделать ему приятное, я отвечаю, что его тоже. Вздрогнув и отмахнувшись, он отвечает, что ему не привыкать, и спрашивает мой электронный адрес, чтобы отослать мне результаты, как только образец будет датирован радиоуглеродным анализом.

Я отвожу взгляд. Зачем я так поступила? Чтобы еще один голос раздался из лагеря картезианцев, опровергая чудо от имени объективного доказательства? Создать фальшивое вещественное доказательство в интересах науки? Обманным путем предоставить лишний аргумент противникам иллюзий? Ввести в заблуждение рационалиста ради победы разума? Воспользоваться атеистом, как это сделали со мной, но для подкрепления его теории, притом что сама я уже не уверена ни в чем? Единственный найденный мной способ не оторваться от реальности?

– Маленький подарок в обмен, – хитро улыбается Гвидо Понсо, указывая на сотовый телефон, который только что достал из кармана.

Он включает его, жмет на кнопки, подносит к уху, одобрительно кивает, протягивает мне. Раздается сигнал автоответчика, затем я слышу отрывисто и неразборчиво говорящий что-то по-испански хриплый женский голос. Я возвращаю ему телефон, напоминая, что не понимаю этого языка. Он снова прокручивает сообщение и, заткнув правое ухо рукой, а сотовый приложив к левому, дословно переводит мне его содержание.

– «Без него нет для меня рая. Помоги ему, Натали, ты, к которой он прислушивается. Скажи ему, что Мария-Лучия рядом с ним с самой его смерти. Пока он будет уверен, что мы разлучены, он будет одинок».

Тонко улыбаясь, Гвидо Понсо выключает телефон.

– Вы знаете, кем была Мария-Лучия, доктор?

– Его женой.

– Правильно. Это называют паранормальным голосом; на моем автоответчике в Неаполе таких сотни. Как видите, и даже здесь, на этом взятом напрокат сотовом, чей номер никому не известен.

Меня ошеломляет его спокойствие. Его задорность, обреченность, привычность. Я как можно безучастнее спрашиваю, не доводилось ли ему получать послания из потустороннего мира по Интернету.

– Нет, что вы, компьютер им неудобен. Изъясняться бинарным языком… Зачем усложнять себе смерть? Если бы я был духом, я бы тоже использовал телефон. Ведь создавать звуки им гораздо быстрее, да и правдоподобнее, чем вторгаться в системную программу. Разве нет?