— Будем тебе делать операцию, ты понял? Выпей стакан водки.

Дают мне стакан водки, я ее выпиваю. И мне намордник, усыпляют, и сквозь сон слышу голос:

— Какого Аполлона попортили…

Во мне тогда было пятьдесят пять килограммов весу при росте сто семьдесят пять. Просыпаюсь весь перевязанный. Плохо соображаю: где я, что я… Какой-то дежурный сидит. Я с ним заговариваю. В ответ:

— Успокойтесь, вас будем сейчас эвакуировать…

И понесли меня солдаты на носилках, по болоту чавкая. «Чав-чав-чав…» Рядом оказался Ладожский канал, на нем катер. Полковник в авиационной форме говорит:

— Не волнуйся, все нормально, будешь жить. А может, и летать будешь…

И катер пошел. А потом была какая-то теплушка, железнодорожный состав какой-то… Привезли в госпиталь, успокаивают меня:

— Мы вас будем лечить. Не волнуйтесь.

Тут я хватаюсь за брюки, а кошелька нет. В нем не деньги были, а медаль «За оборону Ленинграда» и большой осколок, который в предыдущих полетах залетел мне в кабину, ударился в подошву ботинка. Он горячий был. Я его взял на память… И вот куда-то делся с медалью… Меня лечат. Очень больно, когда перевязывают — отдирают бинты по живому. Лечился я больше месяца…

— А в каком госпитале?

— Это было в деревне Мыслино, Новгородская область. Меня, как тяжелораненого, в этот госпиталь… А стрелка моего направили в ленинградский госпиталь.

Подлечили. Надо на фронт, надо воевать. Уже холодно — осень начинается. Мне дают шинель солдатскую, обгоревшую, порванную, осколками побитую. Надеваю ее поверх кителя, а китель мой тоже пробитый, погоны пробиты, рукав весь побитый…

К Ленинграду подъезжаем ночью на полуторке. Полуторка прыгает по бревнам, по болотистой дороге. Иногда вокруг снаряды рвутся… Остановились:

— Вы, наверное, летчик. Отдыхайте, только вы там не шалите.

Чего не шалите, непонятно. Натопленная комната, девица пышная лежит, спит. Кто это, откуда взялась? Ребята посматривают, как я реагирую на эту девушку. Старики такие усатые… Несколько раз ночью заглядывали, и я каждый раз просыпался… Наутро поехали в Ленинград.

Привезли — на дверях надпись: «Рота офицерского запаса Ленинградского фронта».

— Летчик, ваша очередь.

Захожу.

— Ваши документы.

Справка о ранении, еще удостоверение пилота, то, что дали в училище. Еще какой-то документ был, я не помню. Полковник стоит:

— По вашему докладу вы имеете девятнадцать боевых вылетов. Нам такие летчики нужны. Поэтому завтра мы вас отправляем в армейский полк.

В чужой полк? И не в морской, в сухопутный? Хоть и в Ленинграде, но… Я выхожу, солдат часовой стоит у двери, но отвернулся. Я юркнул за дверь… Куда бежать? Чем я рискую? Не понятно. Захожу за угол — патруль, но тоже спиной ко мне, удаляется. Я за следующий угол. А я над Ленинградом летал несколько раз, поэтому знал, где аэродром Гражданка. На аэродроме Гражданка был вообще-то какой-то штаб авиации, и там базировался 12-й пикировочный полк. Прихожу в штаб, открывается дверь, выходит капитан, который нас когда-то принимал в отделе кадров. Бледный, худой такой. Он меня узнал. Я рассказал, что со мной произошло.

— А мы тебя посчитали погибшим. Бери талон, и в столовую, потому что сейчас ее закроют. Покушай, а потом мы поговорим.

А я действительно голодный был, почти целый день. Я перекусил — и опять к нему.

— Значит, так, сейчас будет машина в Приютино, в Бернгардовку. Там дом отдыха для раненых, побудешь две недели. Ну давай…

Тут какая-то машина подскочила, он проголосовал, и меня повезли на Бернгардовку. Это Приютино, где я чуть не разбился. И где подорвался командир полка. Прихожу, там танцы. А танцы такие: что-то пиликает или гудит, а барабан все время «бум-бум-бум, трум-бум-бум…». Я говорю:

— Что такое?

— А это танго «Котка».

На порт Котку летали, там страшные зенитки. «Бум-бум-бум», вроде как взрывы… Так мы потанцевали. Встретил я там и знакомого Федю Селезнева, который прозевал, когда меня атаковали, и известные мне ребята торпедоносцы были. А вот истребителей мало было. Еще стрелок знакомый с нашего полка был, весь поцарапанный, у него все тело в осколках было — Вася Песоцкий. После войны я с ним встречался. Он стал директором школы…

Мой 35-й полк уже перебрался на аэродром Гора-Валдай, который возле Гора-Валдайского озера, на Ораниенбаумском плацдарме. Меня отвезли на кукурузнике. И как только самолет сел и меня высадили, все стали кричать:

— Ура! Ты живой!

Уже нет моего первого ведомого, маленького Кузнецова[16]. Помню, мне доверили с ним парой лететь на Синявинские высоты. Я первый взлетел, прилетаем домой, садимся. У него самолет весь побитый, в осколках… А у меня ни одного попадания… Я его спрашиваю:

— Ты же за мной ходил? Почему у меня ни одного осколка, а у тебя есть?

А он чуть не плачет:

— Так ты же летал за тонким слоем облаков, я тень твою видел, но я боялся в облака залететь.

Он ниже летел. И по нему били все время.

Прошло время, и однажды я прилетел на свой аэродром. Меня встретили и дали письмо, адресованное моему ведомому Кузнецову. Пишет его брат: «Дорогой брат, я тобой горжусь. Извини меня, помнишь, когда играли в шахматы, то подрались с тобой…» и так далее…

Ну, я заплакал, жалко мне стало Кузнецова. Вот так вот, все как-то странно, странно, странно…

Как я летал над Ленинградом. Мне приказали взять с собой комиссара полка и писаря полка и лететь в Приютино. Посадил в кабину По-2 двух здоровых мужиков и взлетел. Над Ленинградом вдруг: «Пульк!», и один цилиндр отказал, это прямо видно было. Там звездообразный ободок, пять цилиндров, и видно — наверху один кулачок не работает. И самолет начал «сыпаться». Ну не рассчитан самолет на двух пассажиров здоровенных. Я прям поверх крыш, ну, черт-те что, еле-еле, из последних сил добрался.

А на взлетной полосе какой-то самолет стоит, и я не могу там сесть. Я на лужайку захожу, а там толпа народа. И чего они там стоят? Я выключаю мотор, винт останавливается, я поднимаюсь и кричу:

— Разбегайтесь! Мать-перемать, разбегайтесь!

Они оглядываются и разбегаются. Оказывается, там стоит самолет командира полка, хвост, взрывом оборванный, задрал нос кверху. У командира полка зависла бомба в люке. Тогда двадцатипятикилограммовые в четыре люка закладывали по четыре бомбы. Всего как раз четыреста килограммов. Полковник Петров со штурманом капитаном Костей Виноградовым бомбили, и одна бомба зависла — зацепилась за что-то и застряла. Он сел в том же Приютино, где я врезался в кусты, и чуть не взорвался.

Ах, вот зачем я вез писаря и комиссара! А сам комиссар, скотина, на боевой самолет ни разу не садился. Но майора получил, и орденом каким-то его наградили.